А на Валаар плыть заставил проклятый куценожка. Генхард о таком и не думал. Хотел сбежать подальше, выскулив у Рябого пару-тройку монет. А вместо этого в ногах у него валялся, прося, чтобы взяли с собой на корабль. Ну и взяли. Генхард злился конечно, а делать нечего. Всю дорогу бегал по закуткам, прятался. Лучше на глаза мужикам не показываться, пока порт на горизонте не замаячит. У них, на этих кораблях, кто щуплый, тот и снизу. За девку, значит. Изорвут так, что кишки потом не соберёшь. Вот бы куценожке язык вырезали и глаза выкололи. А то зыркает. Спасу нет. И голос этот. До костей пробирает.
Как порченых в столицу привезли, у всей округи мозоли во рту натёрлись от болтовни. Слушок даже прошёл, мол, сам император на суде будет. Раньше-то уродов по одному ловили и тащили. А тут сборище целое. Может, проклятье какое натворить собрались. Как устроят потоп или засуху, бед не оберёшься. Валаарий до этого только один раз на суд приходил. В самый первый, когда жену казнить велел и выродка её. Неспроста он спустя столько лет снова решился в зал порченых явиться. Заволновался. Испугался, что плодятся, как крысы в амбаре с зерном. Столько времени боролся, а они всё лезут.
К бочке куценожкиной Генхард зря подошёл, когда в столицу ехали. Хотел в отместку помочиться на него. Крышку приоткрыл, а тот взглядом впился и давай шептать. На суд, мол, с нами иди. Ну и пришлось опять в ногах у Рябого кататься. Ещё и под рёбра словил. Во второй раз. Но Генхард не червяк безродный. Своего добился. И стоял теперь гордый посередь здоровенной залы. Рот раззявил от удивления и голову задрал.
Потолок был такой высокий, что если корабль сюда затащить, мачты даже до разноцветных стекляшек наверху могли не достать. Купол из-за них казался воздушным и узоры красивые получались, особенно, пока солнце не пряталось за облаками. Когда лучи проходили сквозь стекло, на полу мерцали жёлтые, зелёные и розовые пятна. Такие чудные — наступать жалко. Генхарду хотелось, чтобы они стали расписными платочками. Рассовал бы по карманам, а потом продал за сто монет каждый. Только последний себе оставил. Для памяти. Ну и потому, что принцам положено такое иметь. Тогда пьянчужки с Пепельного перестали бы надсмехаться. И все девки в ногах катались. У сына-то соахийца.
А кругом всё белое, чтобы затмение поняло — тут правит день. И стены из светлого мрамора. И колонны, как кости. Одежонка у судей и та одинаковая. А народу-то полно! Забили зал. Не продохнуть. Хорошо хоть Генхарду досталось место почётное — перед круглой впадиной, где, будто в колодце, переминались с ноги на ногу порченые. Отсюда видно было и судей на той стороне, и возвышение, где главный готовился произнести речь, и балкон высоко наверху, где за белой ширмой сидел сам Валаарий. Никому не видный, но грозный.
