— А ты чего всё время меня чернишь-то? Чего чернишь? — Мальчишка сжал руки в кулаки. — Откуда тебе знать, где я слова не в ту сторону заворачиваю?
— Будешь врать — буду бить, — посуровел Марх. — У меня от вранья уши болят.
— Ох ты, какой нежный! Уши у него болят! А у самого язык колет, как солома голый зад!
Дети, облепившие плачущего Рори, захихикали, оживились. Они не знали об Иремиле. Старшие остались мрачными.
Какое-то время прошло в оцепенении и молчании. Астре рассеянно вертел в руках незаконченную ложку. Рори беззвучно всхлипывал, обняв младших. Марх стоял возле Илана, прикусив губу, чтобы не сболтнуть лишнего. Генхард притих, согревшись у печи. Одна Сиина не находила себе места. Она металась из комнаты в комнату беспокойной тенью. Переставляла чашки на полках, перечищала до блеска натёртые кувшины. Зачем-то взялась перетряхивать мешки. Потом налила воды и принялась перемывать пол. Марх, наблюдая за ней, не выдержал. Подошёл, отобрал тряпку, отвёл сестру за ширму и прижал к груди.
— Хватит уже, — сказал он тихо. — Поплачь.
Девушка мелко задрожала и вдруг вцепилась в Марха, прильнула изо всех сил. По шрамам на щеках одна за другой покатились скудные слёзы.
— Что теперь делать? Что же нам теперь делать?
— Сначала поплачь и успокойся. У тебя ещё мы есть.
Сиина судорожно вздохнула и замерла. Её снова кольнуло предчувствие. Липкий комок в груди разросся.
— Что-то случится, — шепнула она.
Тишину прорвал оглушительный треск. Сиина вздрогнула и обернулась. В сенях скрипели половицы под топотом шагов. Звякали бутыли и стеклянные плошки на полках. Марх оттолкнул сестру, схватился за лук. Внутренняя дверь дрогнула от мощного толчка. Рори неуклюже подскочил, бросился к столу, надеясь закрыть проход. Снова удар. Сильный, будто тараном. Дети завизжали. Сиина, не зная, что делать, накинула на них покрывало. Астре отыскал в опилках нож. Все были до смерти напуганы, и лишь глаза проснувшегося Генхарда сияли. Они отражали блеск золотых монет, обещанных за каждую порченую голову.
Марх глянул на Астре. Грозовые глаза застыли и омертвели, словно присыпанные пеплом. Блики лампы отразились в них тускло, как в стекле мутных банок на полке.
— Это враги, — сказал он.
Дверь не выдержала. Распахнулась настежь. В комнату ворвались шестеро крепко сложенных мужчин. Шальные глаза, грязная одежда. От них разило потом и кислушкой.
Марх застыл со вскинутым луком. Он целился, но руки дрожали. Выросший в лесах и привыкший видеть смерть, правдолюбец знал, что не способен убить человека. Так же, как и любой из порченых. Вот почему они беззащитны. Вот почему так легко с ними расправиться. Вот почему звон монет за их головы способен затмить даже страх перед черноднём.
