Почему он должен что-то кому-то прощать, если его это задевало, каким бы то ни было образом? Прощать людей, которые настолько были зациклены на себе, что их совершенно не волновали собственные дети?
Алиса… Боль предательски выползла из тайных закромов и сдавила горло. В такие моменты ненавидел мать с отцом всей душой.
Нет. Не умел Аравин прощать. Может, и хотел бы, да не умел.
В этом плане у Стаси душа шире оказалась. Умела она фильтровать серость и резкость других людей и вырабатывать свою собственную, незнакомую Аравину теплоту.
Рядом с ней и ему дышалось по-другому: острее и глубже.
– У каждого – свой грех, – ответил он ей.
Пускай видит его таким, каков он есть. Если злопамятность и циничность – слабости, то он не будет их скрывать.
Если надо, то и дальше один. Незачем втягивать в свое болото еще и Стасю. Достаточно держать ее в поле зрения. Знать, что все нормально.
Раньше думал, что нет больше в сердце места свету. Что мрак и пустота там. Только бокс и спасал. А нет же, бл*ть! Оттепель пришла резко и неожиданно. Полтора года назад, увозя зареванную малолетку из Коломны, даже предположить не мог, что способен испытывать к ней что-то, кроме глухого раздражения и безразличия.
Сука-жизнь сначала выбила из-под ног табуретку. А дождавшись, когда петля затянулась до предела, резко срубила натянутый канат. И с тех пор будто в бездну летел, не чувствуя твердой поверхности под ногами. Не знал, чего ждать дальше.
– Оставайся такой всегда, – тихо попросил он, отбрасывая фотографию назад в коробку.
– Какой? – удивленно переспросила девочка.
– Слышишь? – сипло переспросил Егор, терзая ее настойчивым взглядом.
– Слышу, – послушно выдохнула Стася.
– Только меня не прощай. Никогда, – остерегал он ее надорванным шепотом.
– За что? – совсем растерялась она. Не понимала, к чему он ведет этот разговор.
– Не сейчас. Потом.
Мурашки пронеслись по коже Стаси на последнем слове Егора. В ответ ему только горестно вздохнула.
Не верила, что Аравин может по-настоящему обидеть ее. Его частая грубость обижала девочку. Но сердцем ощущала, что на самом деле он переживал за нее. Потому и срывался. Иначе бы его не волновали ее занятия боксом настолько сильно. Нельзя так настойчиво удерживать в стороне от потенциальной опасности безразличного тебе человека. Не верила. Как бы идеально он не носил свою равнодушную маску, иногда замечала в его глазах живые эмоции.
Но его настойчивый призыв внушал Стасе другое опасение. Боялась, что он так и останется закрытым для нее, поддавив в себе эти эмоции.
