Я закрыла глаза. Надо попробовать — просто попробовать, и всё.
— А мама? — наконец-то промолвила я. — Как улыбалась она? У ней получалось?
— Да, — кивнул папа. — Да, у неё получалось.
Ну что ж, значит, надо вспомнить об улыбке мамы и просто попытаться улыбнуться так, как она.
Мой отец всё перечислял правила, и я рефреном прокручивала их в своей головы. Да, я должна быть в центре комнаты, там и сидеть, весь вечер… Или нет? Поощрять людей улыбкой, чтобы они приблизились ко мне, давать указание музыкантам, если внезапно мелодия казалась слишком грустной, призывать людей к танцу, но самой сегодня не танцевать — я слишком неуклюжа. А ещё предложить поиграть в шарады или что-то в этом роде — главное, не допустить, чтобы горе проскользнуло в эту комнату.
Могла ли я быть до такой степени чёрствой? Притворяться, будто бы ничего не случилось, оставаться всё такой же равнодушной относительно того, о чём никто не будет в состоянии промолчать? Вот только мой отец уже пережил это — он вынудил их принять его, а значит, отлично понимал, как надо действовать.
По традиции мне следовало принимать придворных в своих покоях, так что слуги очистили зал на верхнем этаже Форта. Все выжившие уже находились там, когда я вошла. Я остановилась в дверях — смотрела на пропавшие внезапно старые гобелены, на то, как полыхали вместо них красочные картины в золоченных рамах, и комната теперь была ярче, но намного холоднее. Красные бархатные стулья под люстрой, сотни свеч, масляных ламп по всей комнате — тут было почти так же светло, как и днём.
Придворные разбились по маленьким группам, а на фоне серости стен одежда казалась особенно броской. Только Уильям Фицрой прислонился к стене в углу, ни с кем не разговаривая. Он сгорбился, засунул руки в карманы и молча смотрел куда-то в пустоту. Другие казались оживлённее, в ожидании замерли королевские фрейлины у картины с белыми лошадьми, ещё и перешёптывались, Торстэн Вольф общался с пожилым джентльменом, имя которого вылетело из моей головы, а спиной к двери в центре комнаты остановился Расмус Холт.
— Её величество королева Фрея! — громогласно объявила стража, и в комнате все мгновенно умолкли. Каждый считал долгом смотреть на меня. Фицрой, Вольф, сплетничающие в уголке женщины… Они поклонились и одновременно опустились в реверансе — но никто не отвёл взгляд.
Повернулся Расмус Холт, смотрел на меня, изогнув брови — словно рассматривал мою огромную причёску, жуткую юбку, мерцающую от драгоценностей кожу — и неодобрительно нахмурился. Я правой рукой схватилась за левый локоть, борясь с желанием умчаться прочь.
