Таня подозрительно покосилась на него.
– Темнишь, парень…
Он рассердился.
– Мы едем? Или будем разговоры разговаривать?
Я почувствовала, что всё это взаправду, и, вставая, кивнула Тане.
– Едем.
Устроив ее на заднем сиденье, мы тронулись. Через полчаса пошел дождь, то чуть стихая, то заливая лобовое стекло так, что не справлялись дворники. Он сопровождал нас, не прекращаясь, на протяжении всего пути. Водитель, сначала балагуривший, замолк, и было видно, с каким напряжением он ведет машину сквозь ливень.
Через семь часов, с одной короткой остановкой, мы подъезжали к дому.
– За кого нам молиться? – спросила Таня, когда машина остановилась у подъезда.
Он склонился на руль, обхватив его руками, и через несколько секунд устало выпрямился.
– Напоите, пожалуйста, чаем, – и тихо добавил, – у меня дочка больная, Маша, помолитесь за нее, если можно…
Таня утащила его к себе, а через полчаса, услышав, как хлопнула ее дверь, я подошла к окну и сквозь слезы смотрела на исчезающую за пеленой дождя машину.
Когда дети, взбудораженные моим приездом, вроде бы уснули, Слава, обнимая, полез под подол…
– Не надо, я очень устала.
Он оттолкнул меня.
– С таксистом наразвлекалась, я видел, как ты смотрела в окно.
Во мне появилось равнодушное пренебрежение к нему, и, ни слова не говоря, я ушла в ванную, а потом легла спать на диване с дочкой.
Наутро мы с Жанной отвезли Мишу в ясли и гуляли по магазинам и кафе на привезенные из Польши доллары.
Вернувшись с покупками, отдохнули, взяли пораньше Мишу и до вечера веселились в детском парке. Когда, полные впечатлений, мы пришли домой, Слава на кухне доедал вторую банку тушенки. Потом, включив телевизор, довольный, развалился на диване, отмахиваясь от детей, рассказывающих ему о каруселях.
Я поняла, что больше не хочу его видеть, и утром, забрав ключи, заявила:
– Сюда можешь не возвращаться, а вещи я сегодня же отвезу к твоим родителям.
Он ушел на работу, ничего не понимая…
Набив чемодан и две сумки, я подъехала на такси к их дому и выставила всё перед вышедшим на крыльцо свекром.
Слава несколько раз пытался выяснить отношения, но я, разрешив навещать детей, даже разговаривать не стала.
* * *
Перелом у Татьяны оказался сложным, ни о какой Польше не могло быть и речи. У меня тоже начались проблемы: поднимая даже мало-мальски тяжелую сумку, я ощущала тошноту и сильную головную боль.
Прыгая на костылях, неунывающая Таня открыла небольшой ларек на автовокзале, торгуя всякой всячиной, и взяла меня в помощницы. А недели через три, вечером, пряча за юмором беспокойство, шутливо заметила:
