В понедельник Яков Моисеевич спросил:
– Ирина Юрьевна, вы не против поездки в двухместном купе? Я слишком много путешествовал в своей жизни, и посторонние люди стали меня утомлять.
– Конечно, не против. А я для вас разве не посторонняя?
Спохватившись, что получилось это слишком игриво, добавила:
– Если вас затруднит мое присутствие, то я не против плацкартного вагона, – и тут же осознала нелепую жеманность сказанного.
Он улыбнулся:
– Не затруднит, нисколько…
На следующий день он вручил мне билет:
– Не опаздывайте.
Минут за двадцать до отправления я устраивалась в купе, возбужденная непривычной комфортностью обстановки. Дверь раздвинулась, и проводник услужливо склонился перед элегантным Яковом Моисеевичем:
– Прошу вас…
– Спасибо. Но почему вы не постучали? Здесь дама…
Тот заискивающе извинился передо мной.
Яков Моисеевич держался непринужденно, заказал легкий ужин, и уже через час, переодевшись, я чувствовала себя совершенно свободно, расспрашивая о его путешествиях.
Оказывается, после войны он много лет мотался по всему Союзу с серьезными инспекторскими полномочиями от министерства обороны, помогая выстраивать работу организации. Перечислить все города, в которых побывал, он при всем желании не смог бы, но самые интересные, конечно же, помнил: Норильск и Бухара, Магадан и Севастополь… Открыв рот, я слушала об особенностях этих городов и людей, проживающих там.
Время летело незаметно, и всё бы хорошо, но одно обстоятельство нервировало… В дорогу я взяла лучший свой халат, приобретенный еще в Питере, не подумав, что немного раздалась, а он распашной, с пояском, и, то и дело прикрывая оголяющиеся бедра, заметила, как Яков Моисеевич, демонстративно отворачиваясь, косится на туго обтянутую халатом попу.
Немного погодя он перестал отводить глаза, с иронией наблюдая за моими суетливыми действиями, и я не выдержала:
– Яков Моисеевич, извините, пожалуйста, но я случайно взяла не тот халат, и теперь хоть в простыни закутывайся.
Он засмеялся.
– Я думаю, Ирина Юрьевна, это сделано специально.
Увидев, что я совсем смутилась и в оправдание даже слов не нахожу, он успокоил:
– Нет, нет, не вами! Это там, наверху… Там знают, с каким удовольствием я смотрю на вас и как мало удовольствий мне осталось в жизни.
Я смотрела, не понимая – шутит он или серьезно.
А он грустно закончил:
– Так что не смущайтесь и чувствуйте себя свободно, если вам не трудно…
Он отвернулся, глядя в темное окно, и я поняла – это не просто слова, он говорил то, что думал. Напряженная тишина нарушалась только перестуком колес: «Так-так – вот так, так-так – вот так».
