Эванджелина уже встала, и ее глаза метали молнии.
– Вот так, значит? – сказала она.
– Значит, – сказал Эгберт, – так вот.
– Так я крепостная? – осведомилась Эванджелина.
– Чего-чего?
– Крепостная. Рабыня. Батрачка. Покорная любому твоему капризу.
Эгберт обдумал услышанное.
– Нет, – сказал он. – Вовсе нет.
– Да, – сказала Эванджелина, – я – не они. И я не допущу, чтобы ты вмешивался в мой выбор друзей.
Эгберт недоуменно уставился на нее:
– Ты имеешь в виду, что после всего мною сказанного ты намерена и впредь позволять этой непотребной хризантеме резвиться вокруг тебя?
– Вот именно.
– Ты серьезно намерена и дальше якшаться с этим отвратным куском сыра?
– Вот именно.
– Ты наотрез и буквально отказываешься дать пинка этой ошибке природы?
– Вот именно.
– Ну-у-у… – сказал Эгберт. В его голосе зазвучала мольба. – Но, Эванджелина, это же говорит твой Эгберт!
Надменная девушка засмеялась жестоким горьким смехом.
– Неужели? – сказала она. И вновь засмеялась. – Вы, кажется, воображаете, что мы все еще помолвлены?
– А разве нет?
– Категорически нет. Вы меня оскорбили, растоптали самые высокие мои чувства, повели себя как гнусный тиран, и я могу только радоваться, что вовремя поняла, что вы за человек. Прощайте, мистер Муллинер.
– Но послушай… – начал Эгберт.
– Уходите! – сказала Эванджелина. – Вот ваша шляпа.
Она властно указала на дверь. И мгновение спустя захлопнула ее у него за спиной.
В лифт вошел Эгберт Муллинер с грозно нахмуренным лицом, а по Слоун-стрит широким шагом удалился Эгберт Муллинер с еще более грозно нахмуренным лицом. Он понял, что его мечтам пришел конец. Он глухо засмеялся, оглядывая развалины замка, который воздвиг в воздухе.
Ну, ему все-таки осталась его работа.
В редакции «Еженедельного книголюба» сотрудники шептались, что с Эгбертом Муллинером произошла перемена. Он словно бы стал более сильным, более несгибаемым мужчиной. Его редактор, который со времени болезни Эгберта относился к нему с трогательной человечностью, разрешал ему оставаться в редакции и писать отзывы на книжные новинки, а интервьюировать дам-романисток посылал других, более стойких духом, теперь видел в нем свою правую руку, на которую можно полагаться безоговорочно.
Когда потребовался очерк «Мэртл Бутл среди своих книг», именно Эгберта он отправил на минные поля Блумсбери. Когда юный Юстес Джонсон, неофит, которому, конечно, не следовало давать столь опасного поручения, был обнаружен ходящим кругами и бьющимся головой о решетку Риджент-парка после всего лишь двадцати минут, проведенных в обществе Лоры Ламотт Гриндли, великой сексуальной романистки, не кто иной, как Эгберт, ринулся в брешь. И вернулся измученный, но без единой раны.
