Признания новая теория, новые взгляды на один из основополагающих вопросов анатомии и физиологии, – не получила не только через десять лет после ее первого обнародования. Не случилось чего-то подобного и через тридцать лет. Примечательно, что застрельщиком в этом деле выступали медицинские факультеты ведущих европейских университетов, но также и выдающиеся корифеи современной Гарвею медицины.
Среди всех европейских университетов пальму первенства в нападках на Гарвея, как ни странно, держал Парижский – сильно прославленная Сорбонна.
Устами своего ведущего специалиста, потомственного доктора медицины и заведующего кафедрой анатомии, Жана Риолана-младшего, этот университет заявил, что никакая циркуляция крови не может иметь места в человеческом организме. Заявленное утверждение было по-своему, весьма солидным, обоснованным в специальном труде этого автора, озаглавленном «Руководство по анатомии и патологии» (1648).
Риолан-сын еще с детских лет купался в море медицинских знаний, поскольку отец его, также доктор и профессор медицины, был в свое время деканом того же Парижского медицинского факультета. Он даже прослыл выдающимся специалистом не только в данной области, но также и на ниве философии, филологии и прочего, прочего.
Риолан-сын не раз встречался с Гарвеем лично, поскольку также был лейб-медиком французских королей, и при взаимных визитах двух соседствующих государей оба эти врача выступали весьма и весьма доброжелательными друг к другу коллегами.
Гарвей даже неоднократно демонстрировал французу свои наглядные эксперименты, проводимые им на животных, но убедить своего несговорчивого гостя в существовании каких бы то ни было кругов кровообращения, большого или малого, – он так и не смог. Более того, с легкой руки Риолана – младшего на медицинском факультете Парижского университета дежурной шуткой стало его замысловатое изречение: «У того, кто признает циркуляцию крови, – чересчур уж слабый ум!»
Такой же позиции придерживались и многие другие современники Гарвея, в том числе и весьма выдающиеся люди описываемого периода, например – замечательный, но закосневший в своем развитии врач Гьюи Патен. Наделяя открытие Гарвея разными нелестными эпитетами, вроде «бесполезное, ложное, невозможное, непонятное, нелепое, вредное» и тому подобное, – Патен никак не хотел и не мог поверить, что оно когда-нибудь найдет себе здравое подтверждение.
Утешением Гарвею, можно сказать, служили лишь очень редкие слова признания, которые высказывали ему немногие, наиболее прозорливые ученые, вроде Рене Декарта.
