Вытащенный прямо из постели староста, наскоро проморгавшись, побежал встречать "дорогих гостей". Привычно гнущий спину холоп, он чуть ли не стелился по земле перед копытами коня предводителя отряда и что-то лепетал. Лицо старшего храмовника скривилось, как от кислого, воин терпеть не мог холуев. А вот монашек расцвел, как роза, заулыбался еще паскудней.
Рыцари сопровождения, подтянувшиеся следом за предводителем и монахом к центральной площади поселка, настороженно поглядывали по сторонам, изучая толпу молчаливых селян и готовясь ко всяким неожиданностям. Впрочем, поселяне выглядели довольно смирно, не проявляя особенной враждебности.
— Благословенны будьте, чада Господа Нашего, — неожиданно низкий и приятный голос монаха расколол настороженную тишину, висящую над поселком, вдребезги. В толпе зашевелились, зашушукались.
— С этого дня, — от хриплого басовитого рыка командора рыцарей начавшийся было шум стих, как по мановению волшебной палочки, — ваша деревня переходит под руку Святого Престола. Присягните на верность Грейсу и примите свет истинной веры.
Где-то в толпе раздался облегченный вздох, а потом старческий надтреснутый голос проскрипел:
— Ну наконец-то, повыбьют нечестивцев и колдунов, — толпа селян расступилась и говоривший старик заковылял на встречу рыцарям, опираясь на клюку. — Слава вам, воины!
— Не нам славу возноси, чадо, — мгновенно переключился на говорившего монах, немало не смутившись тем, что "чадо" старше "родителя" лет на двадцать, — а Господу Двуединому, коему мы служим.
Монах осенил толпу знаком чаши, кривобоко слез со спины всхрапнувшей лошадки и приготовился к проповеди. Рыцари из отряда немного расслабились, люди не проявляли агрессии. Наоборот, многие одобрительно кивали. В отдаленных уголках Аллирии были отнюдь не в восторге от государственной власти, постоянных поборов и всесилия магов, все чаще оглядываясь на северных соседей.
Властный женский голос, прокатившийся над площадью подобно грому, прервал начавшего проповедь монаха на полуслове:
— Что ж вы творите, люди?
Крестьяне и рыцари, как один, обернулись на голос. Сухенькая маленькая старушка, опирающаяся на резной светлый посох, гордо подняв седую голову шла сквозь расступающуюся толпу.
— Вы с ума посходили?! — Ликия, старая жрица Тиалиссы, обличающе указывала на монаха и храмовников. — Они же смерть принесли.
— Замолчи, старая ведьма! — неприятно взвизгнул монах, наступая на старушку с занесенной для удара рукой. В толпе зароптали — старую жрицу, вот уже сорок лет служащую при храме богини Любви и Ненависти, знала и уважала вся деревня. Монах опустил руку, что-то злобно буркнув. Жрица победно усмехнулась и заговорила, обращаясь в толпе растерянных людей:
