Тип с футболкой старательно поддакивает, когда я сочиняю для мамы историю о якобы «несчастном случае». Мы собираемся ехать в травмпункт, и мой новый знакомый шепчет мне на ухо: «В следующий раз я помогу тебе расправиться с этим придурками».
Но теперь все позади, я сижу перед телевизором с вправленным носом, заклеенным пластырем. Под обоими глазами фиолетовые синяки. Кажется, будто всю голову раздуло. Во всяком случае, череп для моей распухшей физиономии определенно сделался тесноват.
— Тебе, наверное, придется пропустить несколько тренировок, — говорит мама.
— Наверное.
— Снять объявления об уборке?
— Нет. Я же не руку или ногу сломал, а всего лишь нос.
Мама улыбается.
— Ты всегда такой оптимист, малыш. Можно я пройдусь немного сегодня вечером?
— Сегодня?
— Я рано вернусь. Обещаю. Честно-честно, я ненадолго. Но, если ты не хочешь, я останусь. Пойду, только если ты меня отпустишь.
Я смотрю на маму. Она склонила голову набок и улыбается мне. На самом деле мне не хочется, чтобы она уходила.
— Ладно.
— Спасибо, Барт. Я совсем-совсем ненадолго. Надо немного подышать. Здесь иногда становится так душно… — Большое мамино тело слегка колыхнулось.
— Понимаю.
Такое чувство, будто кто-то безостановочно прыгает по моему лицу. Мама дала мне немного парацетамола, но это мало помогает против слоновьих бегов по моей физиономии. Трудно сосредоточиться даже на самых идиотских телевизионных программах. Надеюсь, я не стану кретином…
Мама тихо прокрадывается к дверям и уходит. Я выключаю телек. Лежать хуже, чем сидеть.
В понедельник — теперь уже совершенно официально — я откажусь от выступления на летнем празднике. Все равно я не собирался там петь. Расскажу, что носовые пазухи, как и все лицо, у меня так отекли, что голос нещадно срывается и способен вызвать у публики только ушное кровотечение. А потом многозначительно посмотрю на Августа, чтобы все поняли, что мое выступление сорвал именно он.
Я проверяю голос. Из горла вырывается ясный, прекрасный звук. Без малейшей дрожи. Ничьи уши от такого в трубочку не свернутся. Но долго петь я не могу. Голова страшно тяжелеет.
Я опять включаю телевизор и пытаюсь смотреть комедию, в которой записанные на пленку взрывы гомерического хохота звучат в совершенно неподходящих местах. Зато в новостных передачах — сплошь известия о трагедиях.
Сон потихоньку одолевает меня, но тут в дверь звонят. Я подхожу к глазку и вижу типа, пришедшего мне на помощь.
— Ну, как дела? — спрашивает он, когда я открываю.
