— Все в порядке. Сойдет и пончик.
Я снова снимаю ботинки и принимаюсь за домашку, уплетая пончик с розовой глазурью.
От одной только мысли, что окажусь на сцене один на один с залом, я мажу мимо нот, хотя в данный момент пребываю в одиночестве, запершись в туалете.
— Все в порядке? — обеспокоенно спрашивает мама, когда я выхожу.
— Что-то в горле застряло.
— Это противно.
— Скоро пройдет.
— Да, обычно проходит. Еще еды?
Остался еще пончик с белой глазурью. Мой живот отчаянно протестует, но мама протягивает мне пончик, а я не хочу, чтобы она спрашивала, все ли у меня в порядке.
— Спасибо. Выглядит аппетитно.
В этот момент в дверь звонят.
Я давно предлагал выкрасить нашу дверь в желтый цвет, чтобы люди перестали, наконец, ошибаться. Но мама боится, что нас за это выселят.
Очевидно, вернулся товарищ Гейра, успевший позабыть, что тот «умер». Мы с мамой делаем вид, будто не замечаем повторного звонка.
— Это Ада, — раздается из-за двери.
Пончик застревает у меня в глотке липким, приторным комком.
Вероятно, в жизни бывают потрясения и посерьезней. Но сейчас мне трудно представить себе какие. У меня стопроцентный шок, и я даже не пытаюсь прийти в себя.
— Барт? Ты здесь? — спрашивает Ада.
— Это знакомая? — шепчет мама.
— Нет, — говорю я.
— Но она называет тебя по имени.
— Да… то есть… Только…
— Барт, открой, пожалуйста, — громко говорит Ада.
— По-моему, тебе надо ее впустить, — замечает мама.
— Она наверняка скоро уйдет.
Я смотрю на дверь. За ней стоит Ада. Она уже вошла в подъезд и поднялась по лестнице. Под ногами у нее хрустело. Она посмотрела вниз и увидела шприцы и всякую гадость. Может, она даже наткнулась на некоторых соседей — к примеру, тех, что не могут, как люди, ходить по лестнице и их заносит на поворотах. Вроде того типа, с согнутыми коленями и крошечными зрачками, который стоял внизу, у почтовых ящиков.
В сущности, жить в социальном жилье не так ужасно, когда в школе об этом никто не знает. Но вот совершенно ненадежная Ада стоит под моей дверью. Что ей тут нужно?
— Кто это? — шепчет мама.
— Никто.
— Не может быть. Она знает твое имя.
— Одноклассница.
— Я слышу, вы там шепчетесь, — сообщает Ада. Мама встает и открывает дверь.
— Привет, я Линда, мама Барта, — представляется она, протягивая Аде руку. — Входи!
Я вижу, как Ада разглядывает маму, заслонившую собой дверной проем. Мама сторонится, и Ада осторожно входит.
Вероятно, давно надо было описать нашу квартиру, но это как-то не приходилось к слову. Помещение это трудно назвать, как любят говорить риелторы, великолепным. Его с трудом и квартирой-то назовешь. Мы с мамой живем в одной комнате. Я сплю на раскладном диване, а мама на обычном. На полу валяются стопки журналов, каких-то бумажек и куча всего, так что линолеума посреди комнаты почти не видно. У нас есть книжная полка, на которой стоит все что угодно, кроме книг, и почти не работающий холодильник. Одна стена светло-желтая, остальные — белые, на них следы от фотографий, которые тут когда-то висели. На окнах нет занавесок, но это не самая необходимая вещь из всего, на что нам неплохо бы потратиться. Мы с мамой составили длиннющий список, только он куда-то завалился.
