– Мы ведь занимаемся только вашим физическим здоровьем, Огюстен Тролье. Зато другие наши коллеги позаботятся о вашем психическом состоянии. Отделение психологической помощи расположено у нас на втором этаже. Проконсультируйтесь с ними. Вы имеете право на посттравматическое лечение. Вас не оставят без помощи после того, что вы перенесли.
Интерны тут же выражают на лицах сочувствие, в подражание своему шефу. При каждом его слове они дружно кивают, словно танцовщики по знаку хореографа.
– Вам нужен бюллетень, чтобы представить на работе?
Мне, вообще-то, нужна сама работа, но я слышу собственный ответ:
– Да, если можно.
– Я предпишу вам месячный отдых. Но наш психолог продлит его, если сочтет нужным.
И он небрежно заполняет бумажку, которая, несомненно, была бы драгоценным подарком для многих других тружеников.
– Ну вот! Теперь можете ехать домой.
Домой… Я через силу лепечу:
– А какой сегодня день?
– Воскресенье.
Воскресенье… самый паршивый день недели… Я мрачнею.
Профессор Бонье присаживается на кровать и ловит мою руку:
– Вы молоды, Огюстен, у вас еще все впереди. Несмотря на пережитый кошмар, вы должны взбодриться, вернуться к вашей прежней беспечной и радостной жизни. Ведь вы же не хотите, чтобы террористы морально победили нас, верно?
Если я сейчас же не уступлю, он еще долго будет разливаться соловьем.
– Да, доктор, я с вами полностью согласен.
– Боритесь, Огюстен!
– С кем?
– С самим собой.
Его свита кивает в унисон, как заведенная. По их лицам я догадываюсь, что возражать нельзя, иначе меня сочтут неблагодарной скотиной, – ведь профессор Бонье посвятил мне целых две минуты своего драгоценного времени.
Я выдавливаю из себя улыбку. И они уходят, довольные и уверенные, что сценка им удалась. Завидую людям, которые способны вот так враз решать, одну за другой, все проблемы – или воображать, что решают. Лично я никогда не смогу разрешить главную проблему своей жизни.
Медсестра приносит официальные бумаги, которые я заполняю на свой манер, то есть стараясь лгать как можно меньше. Санитарка кладет на кровать прозрачный целлофановый чехол с моей одеждой – отстиранной, отглаженной, аккуратно сложенной, сухой и жесткой, как картон. Я так плохо знаком с этой дезинфицирующей чисткой, что сперва даже усомнился, мои ли это шмотки, – от них несет хлоркой. И, одевшись, сам себя не узнаю.
Несмотря на любезность больничного персонала, получить очередной обед невозможно. Все они радуются моей выписке, особенно Мириам – сестра, которая привезла меня сюда из приемного покоя два дня назад.
