Гости продолжали преподносить новому великому князю дары — один пышнее и дороже другого. Пожалуй, больше остальных Яромиру угодил Сир Райвель Ронстрен, подаривший меч удивительной работы.
— Княжество твое на протяжении веков служит для всего цивилизованного мира щитом от темных орд, — проговорил он на южном сеяжском наречии лишь с легким акцентом. — Орден благодарен Сеяжску за это и готов при необходимости оказать помощь в борьбе со степным злом.
Райвель якобы невзначай взглянул на Урьюна — старый хан был спокоен, лицо его покрывала все та же хитро-насмешливая маска.
— Этот меч символизирует доблесть сеяжских воинов, твердо стоящих за правду, за Бога и людей. Уверен, в твоих сильных руках он станет самым грозным оружием в мире. Он выкован специально для тебя, князь, лучшими праденскими оружейниками из иррозейской стали.
Ронстрен говорил в своей обычной манере, спокойной и завораживающей. Что-то в его улыбке и обволакивающем голосе действовало, словно флейта заклинателя. Наверное, именно это и делало его самым лучшим дипломатом Праденского Ордена. Трудно было сказать, каким оружием он пользовался с бóльшим мастерством: мечом или своим необъяснимым обаянием.
Под конец пиршества Яромир устал настолько, будто в одиночку вспахал огромное поле. Резной высокий престол красного дерева уже казался каким-то пыточным креслом. От духоты, бесчисленных голосов и звуков, громких и резких, нестерпимо давило в затылке и висках. Он уже почти не различал слова тостов, которые сыпались один за другим, и даже несколько раз ответил что-то странное невпопад. Хмель лишь на время придал ему сил и уверенности, но давно выветрился, оставив одну головную боль, так что больше на вино и глядеть не хотелось.
Когда все наконец закончилось, по крайней мере на сегодня, Яромир поспешил в свои покои и даже не дал постельничим отрокам помочь себе раздеться — приказал оставить его одного. Зайдя в обширную ложницу, где раньше почивал Невер, он глубоко вздохнул, и плечи его беспомощно опустились. Яромир подошел к огромному медному зеркалу, похожему на сверкающий блин или светило, и начал лениво расстёгивать пуговицы своего аксамитного круглого оплечья, усаженного жемчугом и яхонтами. Одна пуговица никак не поддавалась, руки не хотели слушаться, а голова хоть и немного успокоилась в тишине, но все же продолжала гудеть.
Вдруг кто-то настойчиво постучался в дверь.
«Ну что еще, смерти моей хотите? Пошли все вон!» — раздраженно подумал Яромир, закатив глаза. Оставив в покое нерадивую пуговицу, он повернулся к двери лицом и твердо спросил:
