— Да, конечно, слыхала. Я хоть и в лесу, но не в тридевятом царстве живу, и ко мне люди добрые заходят, весточки приносят. Соболезную тебе, Яромир, от всей души! Говорят, ежели не батюшка твой — давно бы вместо княжества здесь был кархарнский улус, а нас бы всех вырезали или в рабство продали. Да будет им доволен ваш Бог… И сестрой твоей милой — о красоте ее бояны песни поют.
— Ваш Бог? — визгливо переспросил княжич. — Ваш бог? Он не наш и не ваш! Он един, и это мы все — его! Все мы под его милостью ходим, все мы Отцу и Сыну и Святому духу молимся за спасение душ наших. А вот ты свою гнилую душонку уже не спасешь! Но сперва ты передо мной ответишь за свои злодейства. Я не дам тебе больше никого погубить, проклятая ведьма!
Он метнулся к ведунье и грубо схватил ее за руку. Со звоном вытащив из ножен кинжал, княжич приставил его прямо к горлу Далемиры. Наклонившись вперед, Яромир заглянул в ее большие васильковые глаза и остолбенел: в них не было и намека на страх. Казалось, его действия не только не напугали, но даже не удивили девицу — разве что немного позабавили. Пот стекал ручейками из-под мехового околыша его круглой шапки; рука, в которой был кинжал, дрожала, но вторая сжимала предплечье ведуньи твердо, словно стальные оковы.
— Ты — князь, — сказала она тихо и спокойно. — Твой долг — судить и карать преступников. Ежели я в чем повинна, накажи меня! Но сперва скажи, каков грех на мне? Чем приступила закон, кого обидела? Ведь без приговора это не правосудие получается, а произвол, душегубство. Да и кому, как не тебе, знать, что нет в Сеяже смертной кары — лишь уплата виры.
— И ты еще смеешь спрашивать? Кто бы говорил о душегубстве? Твое гнусное колдовство погубило мою сестру! А из-за этого и батюшка умер — не снес горя! Ты не кого-нибудь убила, сатанинское отродье, а великого князя и княжну сеяжскую! Смерть — вот мой тебе приговор! Довольна теперь моим правосудием? Да только вот правосудие — не для таких, как ты. У тебя даже могилы не будет, твой труп сожрут собаки!
В ответ она широко и загадочно улыбнулась, обескуражив Яромира настолько, что он сам не заметил, как освободил ее предплечье и опустил кинжал. Однако Далемира даже не подумала отпрянуть, напротив — прижалась вплотную к разгоряченному княжичу. Точно опий, цветочный аромат ее волос снова затуманил ему рассудок. Блики пламени задорно искрились на сочных губах Далемиры, слегка приоткрытых, будто в ожидании поцелуя.
