— Хтоо тамаааа? Воевооода спит еще! — отозвался ключник сквозь глухие ворота.
— Я Вышата, гридин княжий, — послышалось с улицы. — Передай хозяину, что преступление свершилось лютое, и он немедля должен о нем узнать.
— Преступление, говоришь? А до рассвета преступление твое не подождет?
— Да как же оно подождет, ежели уже свершилось?
— Что за преступление?
— Душегубство!
Ключник задумчиво пощипал жидкую мочалку своей бороды и прищурился.
— А чью душу загубили? Хорошего человека аль худого? Ежели душонка черная, так может оно до утра потерпит? А то больно воеводу будить не хочется, — ехидно ответил старик.
— Одному воеводе скажу лично. Впусти, отец! Ей богу, не было бы важно, не тревожил бы Дмитрия так рано.
— Ладно, так и быть. Пойду будить хозяина, но смотри, осерчает поди…
— Конечно, осерчаю. Вы не только меня, а всю улицу небось своими воплями пробудили. И что не спится людям? Больше спишь — меньше грешишь, — вмешался дворский воевода, уже несколько минут стоявший за спиной ключника, одетый и при оружии.
На самом деле Дмитрий кривил душой. В этот раз он даже не ложился в постель: всю ночь так и просидел в передней на мужской половине хором, разбирая донесения и грамоты с юго-восточных рубежей. Ведь днем заниматься своими прямыми обязанностями у воеводы совсем не оставалось времени. Именно на него легло бремя управления княжеством до тех пор, пока наследник не займет свое место на престоле или его матушка, княгиня-регент, не вернется от духовных дел к мирским.
— Ну что же ты, Степан, впускай гостя, пусть нам о душегубстве расскажет, — велел Дмитрий.
— Как скажешь, воевода, — послушно ответил ключник и отворил засов.
— Оооооох ты, красавец-то какой писаный! А ну скорее заходи на двор, а не то сейчас на такую красоту все девки сеяжские слетятся, как орлицы на добычу! — издевательски посмеиваясь, сказал Дмитрий.
Гридин в ответ лишь шмыгнул своим многострадальным носом, который, распухнув на половину лица, еще больше стал похож на белый гриб. Правый глаз молодца потонул в огромной фиолетовой бляхе, вздувшейся от побоев. Бровь его была рассечена до кости, а присохшие ошметки грязи и крови покрывали все лицо — вернее то, что от него осталось.
— Кто же это тебя отделал так? Много их было? Ты вроде богатырь не промах, — продолжил Дмитрий уже с сочувствием в голосе.
Вышата медленно зашел, снял свой засаленный колпак и поклонился.
— Это неважно, воевода, что со мной. Чай, не девица красная, до свадьбы заживет. Хотя, не бывать мне в мужьях уже, ведь я закон преступил и должен быть казнен. Каюсь, воевода, я — душегуб и лиходей. На мне кровь не кого-нибудь — самого гридничего старшего, Драгомира. Суди меня, как честь и закон сеяжский того требуют.
