— Что с тобой, доню, маленькая, ягодка моя? Что с тобою, кровиночка?
Белослава схватила дочь за руку, которая оказалась настолько холодной, что княгиня невольно вздрогнула.
— Почто, матушка, братец так с нами? — сказала Алена ледяным голосом. — Он ведь не только меня, он ведь всех нас погубил. Почто он зло загадал, душу свою продал?
— О чем ты, милая, о чем, голубка? — слезы текли из глаз княгини.
— Почто Ярик ЕГО заставил из пучины выйти, матушка? Берегись, берегись, берегись ее! — вдруг заорала княжна, настойчиво указывая пальцем вперед, за спину матери.
Вновь обратившись лицом к морю, Белослава застыла в ужасе. Вепрь навис прямо над княгиней, буравя ее своими горящими, глубоко посажеными глазками. Сверху, на спине чудища, откуда-то появилась стройная юная девица: обнаженная, она крепко держалась за шерсть зверя и заливисто смеялась. Лица было не разобрать в дымке — лишь длинные белокурые локоны и какой-то странный оберег на груди.
— Кто ты? Зачем пришла? — спросила княгиня, собрав всю свою волю в кулак.
В ответ — только звонкий девичий смех.
— Тебя спрашиваю! Кто ты, почто явилась? Чего ты хочешь? — уже заорала Белослава. Исполинский зверь не двигался, будто окаменел.
— Кто? Тебя спрашиваю! Говори! Кто?
— Бог с тобою, княгиня! Это же я, Никифоровна! Бог с тобою, хозяйка! Аль хворь приключилась, неужто глаз дурной попортил? Княгинюшка, родненькая, ну посмотри, посмотри на меня! Не признаешь? Лекаря, лекаря быстро! Княгине худо! Господи, спаси и сохрани!
Весь дворец подпрыгивал от истошных воплей мамки. Никифоровна истерично тормошила княгиню, осеняла ее, себя и все вокруг крестными знамениями. Глаза у мамки были точно у бесноватой, а пружины седых волос выскочили из-под съехавшего набок платка.
— Ни-киии-форовна? Тыыыы? — протяжно простонала княгиня сквозь дрожь и слезы, наконец придя в себя.
— Очнулась, очнулась, слава Спасителю, слава Спасителю! — радостно воскликнула мамка, подняла голову и трижды перекрестилась на большую икону, едва различимую в темном углу.
Обширная ложница[54] остыла, и дыхание клубилось парком. В холодном полумраке все выглядело недобрым и опасным. Даже цветные растительные росписи на стенах казались не то щупальцами, не то змеями, не то замысловатой паутиной огромного паука, притаившегося где-то сверху. Промерзшие слюдяные окна в глубоких нишах подергивались, словно веко неврастеника, едва приметным ледяным мерцанием. Громадные сундуки, поставцы
