— Ведомо мне все, что сказать хочешь. И как не истомишься-то одно и то же твердить? Пойдем лучше в хоромы, выпьем медов добрых, а опосля …
— Да, твоя правда! — бесцеремонно перебил его тысяцкий. — Разговоры тут, что об стену горох!
Подойдя вплотную к княжичу, он лихо наклонился, схватил молодца под колени и с легкостью взвалил его себе на плечо, будто вязанку хвороста.
— Ты что творишь, окаянный? А ну отпусти! Я отцу скажу, он тебе…. — орал Ладимир, извиваясь ужом и стуча кулаком в спину тысяцкого. Дойдя до конюшни, Борислав с размаху бросил его прямо в глубокое корыто, приготовленное для лошадей. Брызги хлынули во все стороны; княжич с головой погрузился в студеную воду, затем выскочил из корыта, словно лягушка, и распластался на траве.
— Пожалуйся, пожалуйся батюшке! Он мне лишь спасибо скажет! Всеволод сам меня с тобой отправил, чтобы я тебя стерег и не давал безрассудства творить? А ты что делаешь? Забыл, где ты находишься? А ежели кто прознает про твои бесстыдства да князю Неверу донесет? Думаешь, частоколы дворовые от глаз да ушей худых оберегут? А ежели помолвку расторгнут? Ты судьбу княжества под угрозу ставишь, охальник ты этакий!
Ладимир лишь дрожал и таращился на Борислава.
— Ну что, отрезвел? Теперь иди в хоромы и проспись! Пара часов у тебя есть. Или забыл, что мы сегодня на соколиную охоту с великим князем едем? Молю, не посрами Гривноград да отцовские седины. Как же так? На ратном поле не спасовал, живота своего не жалел, праденца бил, как ястреб. А здесь, в роскоши хором, безобразничаешь, — смягчив голос, сказал Борислав, не в силах сдержать улыбку.
Разменявший всего третий десяток, тысяцкий давно подружился с княжичем. Бывало, он и сам пропускал с Ладимиром чарочку-другую, да и до девичьих ласк был, признаться, еще тот охотник. Но сейчас от него зависело слишком многое, поэтому он усердно играл роль строгого и благочестивого наставника.
* * *
Полуденное солнце позолотило седину осеннего поля, стелившегося между бойкой рекой и желто-зелеными всполохами рощиц. Издалека Ладимир с Бориславом завидели целую армию ловчих сокольников. Их ярко-красные свитки с золотыми нашивками и синие мятли мерцали, словно россыпи самоцветов. Люди сокольничего пути, кто верхом на лошадях в сверкающей сбруе, кто на своих двоих, суетились в ожидании охотников. У многих из них на парчовых рукавицах восседали хищные пернатые государевы слуги — соколы, кречеты и челиги.
— Княжич, ты уж не взыщи, прости дружка своего. Вспылил я утром, лишку дал. Но ты же сам разумеешь, как нам сейчас надобно не дать петуха, — наконец решился объясниться тысяцкий.
