Мною упоминалось, что, осложняя балладу Пушкина новыми идеями, привнося в нее дополнительный смысл, Достоевский «воспользовался» неведением своих героев. Аглая тоже, хотя и в меньшей степени, чем Лизавета Прокофьевна, недопонимает стихотворение, не знает истинного значения рыцарского девиза. Полное раскрытие в тексте романа смысла пушкинского произведения могло, на мой взгляд, повлечь за собой затруднения со стороны духовной цензуры, и поэтому Достоевский решил его несколько завуалировать. Но, указав словами князя Щ. на фрагментарность, «странность» баллады, он тем самым дал понять читателю, что высоко религиозное ее содержание в основных чертах ясно ему. Разумеется, ознакомление с третьей строфой пространной редакции подсказало писателю мысль о том, что, скорее всего, это – не единственная неопубликованная строфа, посвященная Богоматери, и что, вероятно, существует иная редакция стихотворения. Однако мне хочется подчеркнуть, что у Достоевского не было нужды в том, чтобы знать эту строфу. Общий смысл стихотворения и без нее был писателю совершенно понятен. Именно поэтому он и ввел его в роман.
4. Об авторском осмыслении фактов из газетной хроники, отразившихся в эпизоде «современных позитивистов»
Ипполит появляется перед читателем как один из членов компании Бурдовского, который считает себя сыном Павлищева, покойного благодетеля Мышкина. И Бурдовский, и его друзья убеждены, что имеют право потребовать от князя большую сумму денег, якобы истраченную на него Павлищевым, так как хотят обеспечить его «сына». 4 (22) июля 1868 года Достоевский сообщил А. Н. Майкову, говоря об этих страницах романа, что он «попробовал эпизод современных позитивистов из самой крайней молодежи». Хотя и уверенный в своей правоте, Федор Михайлович предвидел, что эти страницы будут встречены публикой неблагосклонно: «Знаю, что написал верно (ибо писал с опыта; никто более меня этих опытов не имел и не наблюдал), и знаю, что все обругают, скажут: нелепо, наивно и глупо, и неверно» (28>2, 305).
В центре эпизода – чтение написанного Келлером газетного фельетона, «обличающего» Мышкина. Как уже отмечалось мною в академическом комментарии, эти главы второй части «Идиота» (VII–X) действительно отразили «опыт» Достоевского, публициста и полемиста. Так, первая часть фельетона является пародией на статьи, помещавшиеся в отделе «Искры» «Нам пишут»; во второй есть иронические намеки на теорию «разумного эгоизма» в интерпретации Чернышевского и других шестидесятников. Попутно пародируется эпиграмма на Достоевского Салтыкова-Щедрина
