Lumen coeli, Sancta Rosa?[62]
Полон чистою любовью,
Н. Ф. Б. своею кровью… – к кому могут относиться эти слова?..
– Ну уж ты завралась (ср.: 9, 263).
В свете вышеизложенного становится ясным, почему Достоевский включил в роман еще одну характеристику пушкинского произведения, которая предваряет декламацию Аглаи. На гневный вопрос генеральши: Растолкуют мне или нет этого “рыцаря бедного”?» – князь Щ. отвечает:
– Просто-запросто есть одно странное русское стихотворение <…>, отрывок без начала и конца (8, 206).
Для полного понимания этих слов нужно учесть, что ранняя редакция баллады, в которой на шесть строф больше, не была известна ни широкой публике, ни специалистам по Пушкину до 1884 года. Однако третья ее строфа, посвященная как раз видению рыцаря и потому раскрывающая смысл девиза, появилась в «Современнике». За всем, что публиковалось в этом журнале, Достоевский, вне всяких сомнений, следил с огромным вниманием! Пушкинская строфа была приведена в статье «Уважение к женщинам», напечатанной без подписи[63].
И тема статьи, и общая ее тенденция не могли не заинтересовать Достоевского. В этом «историческом иследовании» речь идет о положении женщины в Германии, но имеется в виду также ее положение в России. На обширном материале автор стремится показать, что во все времена женщина «везде» оставалась «рабски подчиненною», и призывает увидеть в ней полноправного человека[64]. Связанные с цитируемой пушкинской строфой рассуждения Михайлова, безусловно, должны были остановить на себе внимание писателя: «В культе Марии, который так развился в Средние века, хотят видеть тоже какую-то связь с идеальным “служением женщинам”. Это обыкновенно объясняется цветистыми фразами: “Ореол с головы Марии был как бы перенесен на голову каждой женщины” – и т. п. Рыцарь Пушкина был гораздо последовательнее. Как известно, он имел “непостижное уму” видение:
Путешествуя в Женеву,
Он увидел у креста
На пути Марию Деву,
Матерь Господа Христа».
Михайлов одобряет рыцаря за то, что после своего видения он не предался служению земной женщине, оставшись верен Марии. Правота рыцаря так обосновывается автором: «Если и были у рыцарства какие-то возвышенные идеалы, то их нечего было искать в жизни. Жизнь не могла удовлетворять заоблачных фантазий и претворяла их в очень земную практику»[65].
Пушкинскую строфу, опубликованную в «Современнике», Достоевский – явно по памяти и для памяти – внес позднее в записную тетрадь 1880–1881 годов, в раздел «Слова, словечки и выраясения», начатый 17 августа 1880 года. Писатель приводит ее со значительными отклонениями и сам же вносит существенную поправку:
