– Не проще ли было бы связаться со мной без этих мезальянсов?
– Как?.. Я не знала о тебе ничего… ни адреса, ни работы… Если мы и могли встретиться, то только через мать… Наконец я поняла, как действовать.
– И долго ты думала?
– Долго, Владислав, очень долго. Четырнадцать лет…
Она на мгновение замолчала, словно не зная, с чего начать.
– Мне мать не жалко. Ей воздано по заслугам…
Порывшись в сумочке, она вытащила пачку сигарет, взглядом спросила разрешения и, увидев, как взмахом руки я даю согласие, многозначительно закурила. Оставалось лишь, по примеру матери, выдуть никотин мне в физиономию, и все было бы, как встарь.
Я терпеливо ждал.
– Значит так, – начала она, – мать, кажется, очень быстро поняла, что мужчина, на которого она тебя променяла, не стоит и твоих подметок. Нет, на первых порах он хорошо играл роль отца, но именно играл, поскольку был ко мне совершенно равнодушен. Мать этого не понимала, поскольку занималась в первую очередь собой, а когда поняла, было уже поздно. К тому времени я уже ненавидела его всеми фибрами и ребрами… Это был образцовый совковый жлоб, чье представление о счастье ограничивалось «Жигулями», дачей и оснащенной толстым задом телкой, к которой в конце концов он и ушел. Мать и раньше налегала на спиртное, а после того, как он ее бросил, начала пить систематически.
– Нельзя ли обойтись без пошлостей?
– Нельзя. Когда я говорю о нем, нельзя… К концу их совместной жизни он относился ко мне с подчеркнутым равнодушием, а матери если я и нужна была, то скорее для престижа. Как и, кстати, все остальное, чем она себя окружала. Она и в ту пору все еще считала, что мир создан для того, чтобы вертеться вокруг нее.
И вот тут-то я и начала все чаще вспоминать другого папу, доброго, любящего, заботливого, который водил меня в садик, катал на спине и рассказывал сказки. Ты остался в моей памяти какими-то размытыми контурами, я не помнила ни твоего лица, ни голоса, ничего… Знала лишь, что ты журналист, все остальное оставалось за кадром. Мать запретила мне упоминать о тебе, а для папаши ты был вообще покойником.
Постепенно мысль о тебе овладевала мной все сильнее, становясь если не уж навязчивой идеей, то чем-то вроде «пунктика», бзика, называй это как угодно. Я теперь все чаще романтизировала твой образ, видя тебя кем-то вроде рыцаря на резвом скакуне, который однажды появится и освободит меня из этой темницы. Мне было в ту пору лет тринадцать, и я начала задумываться, какие возможности есть у меня, чтобы получить о тебе лучшее представление. На первых порах надо было отыскать хотя бы одну твою фотографию. Но это было очень сложно, если возможно вообще. В двух официальных и потому доступных семейных альбомах тебя быть не могло. Надо было искать в архивах.
