* * *
Прежние путешествия с отцом не подготовили Стеллу к такому, к этому сказочному декору, вышедшему прямиком из далекого прошлого. Особенно этот маленький домик из темного дерева с белыми ставнями, притаившийся на обочине дороги в тени деревьев, – в нем могла бы жить Ослиная Шкура со своим драгоценным ларчиком. Это любимая сказка Стеллы. Отец читал ей ее на ночь с четырех лет. Стелла требовала ее каждый вечер, без исключения. Когда он хотел почитать что-то другое, она зажмуривалась и забивалась под одеяло. И он открывал потрепанный томик и начинал читать усталым голосом. Стелла не вполне улавливала эту усталость, слишком велико было удовольствие вновь слышать слова, одни и те же, в том же ритме, в том же порядке, текущие к тому же исходу, незыблемому и совершенному. Иногда отец уезжал или уходил вечерами; няни не умели читать по-французски, и Стелла одна смотрела картинки, а позже читала себе вслух. Она также взяла привычку рассказывать «Ослиную шкуру» телом, жестами, выражениями лица. Однажды она подобрала музыку и показала этот спектакль отцу, и вид у него после этого был странный; Стелла не могла бы сказать, рад он или опечален.
Девочка представляет себе деревянный домишко в ночи, два окна, освещенные огоньками свечей. Ослиная Шкура садится перед зеркалом, снимает шкуру и по взмаху волшебной палочки оказывается одетой в платье цвета луны или другое, цвета солнца, еще более роскошное. И никто здесь не знает, что в этой лачуге прячется королевская дочь, потому что днем она делает черную работу на ферме Джеки, и ею помыкает его ужасный отец. Может быть, он даже плюется змеями и жабами, как в старом фильме, который показал ей Александр незадолго до смерти.
Александр. Ее отец. Стелла еще не вполне осознала, что он умер. Она знает, что он никогда не вернется, но что-то в ней невольно его ждет. И это ожидание парализует боль, усыпляет ее, утихомиривает. На самом деле боли Стелла не знает. Ни уход нянь, ни насмешки одноклассников, ни холодность учителей, ни отцовские вспышки гнева никогда не причиняли ей ни малейшего страдания. Один из докторов, которым ее показывали, говорил о «дефиците эмпатии». Значило ли это, что она неспособна плакать? Она скучает по отцу, конечно же, но у нее нет ощущения невыносимой пустоты. Она думает о нем безмятежно; ей не хочется смотреть трехмерные фотографии на планшете; она предпочитает мысленно вызывать его образ, его руки, мягкие и гладкие, чуть гнусавый голос, голубые глаза, пожалуй, слишком светлые, манеру дуть на чашку, чтобы кофе остыл. Он всегда с ней, с тех пор как она живет с матерью. И Стелле думается, что смерть не до конца сделала свое дело, если еще есть эта возможность вызвать с такой силой и точностью некое присутствие, тайный, сокровенный контакт.
