Я смотрю на Джеффри, тот снова заявляет:
– Я не могу принять это решение за тебя, – но на этот раз добавляет: – Но поддержку тебя, что бы ты ни выбрал.
Я гляжу на врача. В ушах гулко стучит сердце. В смотровой жарко и пахнет лекарствами. Флюоресцентная лампа сердито мигает, требуя замены. У меня кружится голова, но не от ошеломляющих мыслей, а от адреналина. Прямо сейчас – вот когда я должен начать принимать решения. Пришло мое время.
Я вытягиваюсь во весь рост, опускаю руки по швам, и на этот раз сам властным тоном отдаю приказ:
– Оперируйте.
Еще поднимем чашу за счастье прежних дней
Мы уезжаем из ветеринарной больницы сразу же, как только я даю согласие на операцию. Об этом нас настойчиво просят. Наступает новогодняя ночь, в больнице не хватает персонала, тратить свои и без того скудные ресурсы, успокаивая впавшего в истерику клиента в приемной, они не хотят. Если операция пройдет успешно, им вовсе незачем слушать, как я требую впустить меня к Лили или разрешить побыть неподалеку, пока она не придет в себя. А я бы обязательно потребовал. Как Ширли Маклейн в «Языке нежности»: «Уже одиннадцатый час. Моей дочери больно. Не понимаю, почему она должна терпеть эту боль. Ей требовалось только продержаться до десяти, а сейчас УЖЕ ОДИННАДЦАТЫЙ ЧАС! Моей дочери больно, можете вы это понять или нет? СДЕЛАЙТЕ МОЕЙ ДОЧЕРИ УКОЛ!» А если операция окажется неудачной, видимо, им не хочется, чтобы в приемной разыгрался скандал.
И мы отправляемся домой. Джеффри останавливается у китайского ресторана, чтобы прихватить еды, я остаюсь в машине и звоню Тренту. Он уже где-то празднует Новый год, я не могу передать всю тяжесть случившегося, злюсь и отключаюсь. Один в машине, почти не задумываясь, я звоню маме. Пока в трубке звучат гудки, я думаю о том, что каждый разговор с ней кажется незавершенным. О том, как мы ходим вокруг да около, но никогда не переходим к сути. Получится ли завершенным этот разговор? Почему я до сих пор нуждаюсь в матери? Едва услышав ее голос, я заливаюсь слезами и ненавижу себя за это, потому что если даже от нее я не дождусь того, что мне нужно, зачем тогда вообще звонить, когда мне нужна поддержка.
– Ну конечно, ты расстроен, она ведь твоя малышка.
М-да? Меня удивляет не сочувствие, а вот это ее «конечно». В моем детстве у нас было четыре собаки. Не одновременно, а одна за другой, за более чем восемнадцать лет. И ни одна из них не была для моей матери малышкой: ей вполне хватало и двух человеческих детей. Это «конечно» – все, что мне требуется, меня сразу перестает мучать стыд.
