Идея всем понравилась. Мы побежали на угол проспекта Карла Либкнехта и Рыбацкой улицы. Там стояли, дожидаясь пассажиров, извозчики. Нас было 12 человек, и мы уместились в четырех экипажах.
Шикарно подъехали мы к парадному подъезду школы, и каково же было наше изумление, когда мы увидели, что у дверей школы нас встречает заведующий школой Александр Августович Герке и с ним неизвестный мужчина.
— Здравствуйте, — сказал заведующий. — Как провели время в музее?
Мы молчали.
— Получили большое удовольствие от звонков в чужие квартиры? Кстати, можете познакомиться… Вот товарищ — хозяин одной из квартир, в которые вы звонили. Приехал к нам на трамвае. Оказывается, это скорее, чем на извозчиках. Прошу всех зайти ко мне в кабинет.
Мы вошли в школу и, ни живы ни мертвы, прошли в кабинет Александра Августовича.
Он долго говорил с нами, объяснял, что мы хулиганы, что мы нарушили покой незнакомых людей, что мы опозорили честь школы.
— Ну что же, — сказал он, заканчивая свою речь, — вы все исключены из школы на семь дней. Сообщите своим родителям.
В момент, когда он это сказал, в кабинет вошел Павлуша Старицкий. Он был болен, несколько дней его не было в школе, в музей он с нами не ходил, но сегодня его выписали, и вот он пришел в школу, узнал, что мы все в кабинете заведующего, и пришел сюда. По пути он встретил Алю Купфер, и она рассказала ему, как мы звонили в квартиры, как приехали на извозчиках и кто нас встретил.
— Можно войти? — спросил Павел.
— Входите, Старицкий, — сказал заведующий — Вы опоздали, но могу вам сообщить, что вы исключены из школы на семь дней.
— А я за что? — возмутился он. — Я не звонил. Меня там не было.
— Но если бы ты там был, ты бы звонил? — спросил Александр Августович.
— Честно говоря, звонил бы.
— Вот за это ты и исключен на семь дней.
Посвящаю моей дочке Юлиньке
В это утро солнце было особенно щедрым. Ледяная пленка, покрывавшая лужи, сверкала серебром, хрустально звенела под подошвами, весело стреляла, разламываясь и открывая крохотные озерки, в которых плавали окна нашего дома и ветви дворового тополя.
Небо было совсем голубое, и в нем тихо передвигались облака, будто бы сделанные из сгущенного молока. Близко, видимо в Успенской церкви, звонили колокола. Было вербное воскресенье.
Ко мне пришли Леня Селиванов и Павка Старицкий. Оба в новых, выглаженных костюмчиках.
— Ничего не поделаешь, праздник, — сказал Старицкии. — Пошли на вербу.
— А на что идти? — спросил я. — У меня нет ни копейки.
