Школьное преподавание стало для нее постепенно механическим делом. Она исполняла его по принуждению, и неестественность такого положения жестоко утомляла ее. Однако, оно теперь доставляло ей даже некоторое удовольствие, ее развлекало большое количество работы и множество детей, что заставляло ее невольно забывать себя. Приобретая определенные навыки в работе, дававшие ей большое облегчение, но не вкладывая в это своей души, она временами бывала даже счастлива.
В течение двух лет учительства ее собственная индивидуальность в борьбе с ужасами школьного преподавания окрепла и определилась. Но школа всегда оставалась для нее тюрьмой. Зато эта тюрьма научила ее независимости и выработала в ней стойкость. Если она была в хорошем расположении и не чувствовала утомления, работа в школе не вызывала в ней отвращения. Принимаясь за нее утром со свежими силами, она испытывала своего рода удовольствие, чувствуя, как ее усилиями дело движется вперед. Это было упражнением и проверкой собственных возможностей. А душа ее в это время дремала, набираясь новых сил. Но часы учения были слишком долги, обязанности невыносимо утомительны, а условия школьной дисциплины так отталкивали ее. Она похудела и стала беспокойной.
Утром, приходя в школу, она смотрела на цветущий боярышник, осыпанный блистающими каплями росы, и слушала жаворонков, заливающихся трелями в лучах солнца. Все кругом дышало радостью. И грубым насилием над душой было погружение в серость и духоту города.
В классе она стояла в нерешительности, не находя в себе силы работать, оторвать свою душу от полей, лугов и яркой радости лета и обратить ее на укрощение нескольких десятков мальчишек и на обучение их правилам арифметики. Она чувствовала себя рассеянной. Белые душистые цветы на окне говорили ей о лугах, где из густой зеленой травы выглядывают яркие головки ромашки и клевера. А на нее глядело пятьдесят пар глаз. И эти ребячьи лица тоже начинали ей казаться цветочками среди густой травы.
Она не могла уже относиться так равнодушно и безразлично к детям. Она боролась между влиянием двух миров: мира юности, озаренного летом и обрамленного цветами, и другого мира — мира труда. И пронизанная солнечными лучами, душа ее озаряла своим светом весь класс.
После спокойных утренних уроков она и Мегги радостно поглощали свою еду при открытых окнах, чтобы потом укрыться на церковном дворе в тенистом уголке под кустами цветущего боярышника. Там они читали Шелли и Броунинга или какую-нибудь книгу на тему «Женщина и труд».
