Высшим благом для большинства принято считать материальное благополучие всех классов. Скребенский никогда серьезно не заботился о собственном благополучии. Если бы он оказался неимущим, он принял бы это с легким сердцем. Как он мог находить свое высшее благо в том, чтобы жертвовать своей жизнью ради чьего бы то ни было материального благополучия, раз он считал его маловажной вещью для себя самого? Но то, что в его глазах имело чрезвычайно серьезное значение для него, как для индивидуума, то, конечно, он не считал возможным применять ко всему обществу. Нельзя рассматривать благо общества с этой точки зрения, ведь вы же знаете, конечно, в чем оно нуждается. Оно нуждается в более основательных вещах: в хорошем заработке, в хороших условиях жизни, в равных для всех возможностях пользоваться жизнью. Вот и все, в чем нуждается общество. Оно совсем не гонится за чем-нибудь более утонченным или сложным. Отсюда вытекает очень несложная обязанность — твердо помнить, что материальное благополучие есть спасительный маяк для всякого человека. Этого достаточно.
Таким путем Скребенский постепенно превращался в ничтожество, и это все более и более пугало Урсулу. Она чувствовала, что теряет всякую надежду, что на нее надвигается ужасное несчастье. День за днем это несчастье придвигалось все ближе. Она стала подавленной, боязливой, необыкновенно чувствительной. Она не могла без страха видеть грача, медленно взлетающего к облакам. Он ей казался дурным предзнаменованием. У нее были такие дурные и мрачные предчувствия, что они отняли у нее все силы. Чего, собственно, она так боится? Самым худшим могло быть только то, что он уедет. Чего она ждала, что так страшило ее? Она не знала. Но мрачные страхи постоянно владели ее душой. Вечером, ложась спать, она страшилась мерцания ярких звезд, днем она все время ждала какой-нибудь неприятности.
В марте он написал, что уезжает на время в Южную Африку, но до отъезда хочет заглянуть на один день в Мерш.
Она ждала его, полная нерешительности, подавленная, точно под властью тяжелого сна. Она не понимала, что все это значит, она не в силах была понять. Только одно она чувствовала, что все нити ее судьбы напряжены до крайности. Временами она плакала, бесцельно бродя и повторяя с тоской:
— Я так его люблю, я так его люблю!
Но вот он пришел. Зачем? Она глядела на него, ожидая чего-то. Ничего не было. Он даже не поцеловал ее. Все его посещение носило характер визита, сделанного приветливым хорошим знакомым. Она понимала, что это определенная внешняя форма, но что крылось под ней? Она ждала его, она жаждала от него какого-нибудь знака.
