Внезапно она повернулась к нему и обняла его руками, крепкими, как сталь.
— Любите вы меня? — воскликнула она, страдая, взволнованно.
— Да, — сказал он странным, обрывающимся голосом, непохожим на него. — Да, я люблю вас.
Его объятия казались ей объятиями живой, мощной тьмы, захватывающей ее в свою власть. Он обнимал ее так мягко, так невыразимо нежно, а она вся трепетала, как струна от прикосновений. Но он продолжал держать ее в своих объятиях, мягко и властно захватывая ее, как эта тьма, обволакивавшая их. Он поцеловал ее и она вся задрожала, точно что-то рушилось внутри нее. На мгновение душа загорелась ярким сознанием, пламя заколебалось, вспыхнуло последним светом и погасло. Стало темно. Тьма проникла в нее до глубины, она утратила волю к действию, она могла только воспринимать.
Он целовал ее мягкими, обволакивающими поцелуями, и она отвечала на них безраздельно. Душа, разум, — все померкло и скрылось. Как тьма сплетается с мраком, приникла она к нему, отдаваясь нежному потоку поцелуев. И прильнув к его губам, упиваясь ими, она слилась с ним в один поток.
Так стояли они, отдавшись безграничному, неисчерпаемому поцелую, торжествующему над ними, подчиняющему их себе, связующему их в единое ядро, в источник будущего плодородия.
Это было блаженством. Огни вспыхнули, угасли, свет сознания померк, надвинулась беспредельная тьма, глубочайшее, невыразимое удовлетворение.
Они наслаждались этим не терявшим силы поцелуем, беря и отдавая его беспрерывно и все-таки не исчерпывая его до конца. Кровь билась в них одним пульсом, переливалась одним потоком. Пока, наконец, забытье, дремота не охватили их; но сквозь дремоту мелькнул огонек сознания. Урсула вдруг отчетливо поняла, что вокруг ночь, течет и плещется река, качаются деревья под порывами налетающего ветра.
Она оставалась так же близко к нему, бережно сохраняя его объятия, но сознание пробуждалось в ней все ярче. Она вспомнила, что пора спешить на поезд. Но ей не хотелось отрываться от него. Наконец, они совсем пришли в себя и тронулись в путь. Тьма отходила. Впереди виднелись решетчатые перила моста, отблеск фонарей на волнах реки, и освещенная часть города.
Но их тела сохраняли ощущение тепла, мягкости и тьмы, и не отзывались на показавшийся свет. Они чувствовали себя полными гордого превосходства.
«Глупый свет, — думала про себя Урсула, полная неостывшей дерзкой чувственности, — глупый, искусственный, напыщенной город, рассеивающий свой свет. У него нет реального, действительного существования. Он остается поверх тьмы, как радужная нефть плавает на поверхности воды. И что он из себя представляет? — Ничто, ничто!»
