– Мишель?..
Моя жена Мари-Луиза смотрит на меня обеспокоено. Я сразу понял, что случилось: пока я дремал после обеда, она заглянула в бумаги на письменном столе. О том разговоре с матерью, состоявшемся в середине двадцатых годов, незадолго до ее смерти, я никогда никому не рассказывал. Теперь она, конечно, решила, что я спятил.
– Мишель, послушай… – она подходит и касается губами моего лба. – Ты не заболел?
Смешно, но я давно не чувствовал себя так хорошо. С тех пор как по утрам я стал работать над этими воспоминаниями для вас, профессор, у меня даже пальцы стали меньше дрожать. Убери вязание, Мари-Луиза, присядь рядом, посмотри на меня. Я повторю тебе в здравом уме и трезвой памяти: все это правда, от первого до последнего слова…
Внезапно я замечаю, что произношу это вслух.
– Я не в этом сомневаюсь! – ее губы трясутся. – Ты просто не смог бы такое выдумать! (Ну, спасибо, дорогая…) Но ты молчал столько времени, а теперь взял да и вывалил наши семейные тайны совершенно незнакомому человеку, чтобы он это опубликовал! Нам с тобой немного осталось, мы потерпим, но наши дети, внуки… Каково им будет жить с этим позором? И все-таки не могу поверить, что ты, который всегда выставлял свою мать чуть ли не святой…
Я молчу. Понимаю, что она права. Когда ваша книга будет опубликована, мне еще не такое придется выслушать от дочерей. Да и сын неизвестно что скажет. Он, правда, не застал в живых своего двоюродного деда и мало общался с бабушкой с отцовской стороны (пока я был на войне, Мари-Луиза с двумя младшими детьми жила у своих родителей). Об истории нашей семьи он имеет самые общие понятия, досуг ему больше нравится проводить на футбольных матчах, а любой литературе он предпочитает детективы и шпионские романы. Но он полный тезка своего знаменитого родственника и считает, что это его кое к чему обязывает. Ну что ж, я ведь обещал вам правду и ничего, кроме правды. Для любого художника или ученого (благодаря вам я сумел почувствовать себя немного тем и немного другим!) однажды наступает момент, когда, чтобы быть хорошим художником или ученым, просто невозможно одновременно оставаться хорошим мужем, сыном, братом – ибо «враги человеку домашние его»>14. Не обещаю, что смогу до конца быть бесстрастным и беспристрастным, но хотя бы попробую.
В Страсбурге Фредерик остановился только на пару недель – перевести дух, привыкнуть к своему новому положению, обдумать, что делать дальше. Задерживаться здесь надолго не хотелось. Он в принципе не планировал остаться в Германии, не хотел внимания к себе, вопросов, толков о своей мнимой шпионской деятельности, даже сочувствия не хотел. Поэтому сразу вычеркнул Потсдам, Берлин и своих родственников Картенов из списка возможных пристанищ. И тут пришло приглашение из Фрайбурга – прочитать в курсе всемирной истории период, относящийся к XVI–XVII векам. Это было почетное предложение, в нынешней ситуации он едва ли мог рассчитывать на такое.
