Высылают из Франции! Мы рассчитывали, что в самом худшем случае это будет год условно… У меня подкосились ноги, но уже в следующую секунду я передала Бертрана подоспевшей няне и помчалась в порт, в контору твоего отца. Он сказал: «24 часа – это очень мало. Но мы должны повидаться с Фредом, проводить его на вокзал. Бог весть когда теперь увидимся». Как раз при этих словах в кабинет вошел хозяин верфи, мсье Прюдом, а за ним – несколько человек с чертежами. «Мое почтение, мадам, – кивнул он мне. – Мсье Декарт, я вынужден просить вас поработать сверхурочно. Наши английские заказчики хотят, чтобы вы сегодня же все закончили с той маленькой проблемой, и завтра они увезут чертежи с собой. Только в этом случае они согласны считать наш контракт выполненным. Вам придется пробыть здесь так долго, сколько будет нужно. Кстати, что там с вашим братом?» – «Жена как раз принесла плохие вести. Объявили приговор – высылают в 24 часа из Франции». – «Сожалею. Я знаю его как честного человека и уверен в его невиновности. Понимаю, вам хочется его проводить, и в любое другое время охотно бы вас отпустил. Но не сегодня. Дело прежде всего».
Хозяин вышел, англичане расположились за столом. Максимилиан подошел ко мне и посмотрел виновато. «Видишь, Клеми, – развел он руками, – ехать придется тебе одной. Прямой поезд уже ушел, но ты сейчас же беги на вокзал и бери билет до Пуатье, там пересядешь на парижский поезд. Не медли ни минуты». – «Но Бертран…» – «Розали с ним побудет. Беги! Скажи моему брату, что мы обязательно добьемся его оправдания. Найдем адвоката, подадим на апелляцию. Скажи… В общем, ты сама поймешь, что ему сказать…»
Я была тогда молодая, худая и быстроногая. Только по этой причине я успела на поезд – вскочила на подножку вагона. В Париж приехала уже глубоким вечером. Надо было еще добраться до Латинского квартала, где жил твой дядя. А утром истекали те самые 24 часа…
Не буду тебе рассказывать, Мишель, как я искала экипаж в огромном незнакомом городе. Казалось, прошла вечность, хотя на самом деле ехали мы каких-нибудь полчаса. Наконец извозчик высадил меня перед нужным подъездом. Я хотела позвонить, но дверь была приоткрыта. Горел свет. Фредерик стоял на площадке возле своей квартиры в пальто и, похоже, собирался уходить. Я поднялась. Он обнял меня. Моя шляпа упала. Кожей головы я чувствовала его дыхание.
Я не выдержала и заплакала. Он, наоборот, сумел справиться с волнением. Вытирая мне щеки, он повторял: «Не надо, Клеми. Ты ведь помнишь, что было написано на кольце у царя Соломона: «“И это пройдет…”» Но я продолжала рыдать и сморкаться в его кашне. Наконец он отнял руки, отворил дверь и повел меня в гостиную. Там уже было пусто. С утра Фредерик успел собрать необходимые вещи, а всем остальным распорядился: посуду и немногочисленную мебель отдал консьержке для распродажи, книги запаковал и перевез к парижским друзьям с просьбой переслать их ему за границу, когда он там обустроится. Посреди гулкой комнаты стояли два стула. Я прямо в плаще (было очень холодно) села на один стул, Фредерик – на другой. Мы смотрели друг на друга и молчали. Он из вежливости спросил, как дела у Макса, как Бертран. Я пыталась ему сказать, как мы все его любим и как нам жаль, что по несправедливому приговору суда он вынужден уехать так далеко. Фредерик меня не слушал, думал о своем. Потом сказал:
