Это ученья, твердит она себе, эта Паула, которая в детстве пела, спускаясь в погреб. Конечно же, ученья — отработка облавы на террориста.
Тихо в деревне — никто не шумит, народ не сбегается. Только дети поодаль, наблюдают: полицейские — воры…
Но ведь там живут, говорит Паула. Югослав пока не уехал.
Главное — не паниковать. Это же только статисты у кулисы реальности, вдруг попавшие в поле зрения.
Может, югослав за деньги согласился им подыграть, гадает Паула.
Как в кино, приказ: Выходи! Руки вверх! Паула слышит эту команду сквозь закрытое окно.
Кому-то придется изображать врага.
Потом — слезоточивый газ. Отступили и швырнули в окно гранату.
Ученья? — переспрашивает Феликс, на этот раз держась подальше от Паулы. Ты уверена, что это ученья?
К чему ты клонишь?
Внизу какой-то человек выходит из хибары. Прикрывает глаза локтями. Это он от газа.
Ты уверена, что они сюда не придут? — спрашивает Феликс.
Паула смотрит, как того парня уводят. Потом оборачивается.
Конечно, не придут, говорит она, мы-то с тобой им на что?
Феликс зябко ежится.
Ежится? В разгар лета?
Холодно здесь, говорит он, вот уж не думал, что у вас такой холодище.
У нас не замерзают, отвечает Паула.
Она тащит его в ванную, ставит под горячий душ, намыливает, смывает пену. Докрасна растирает его тело, которое кажется ей таким красивым, а сама вымокла до нитки — брызги от душа летят во все стороны. Груди под блузкой напряглись.
Лава рухнула в море — и застыла.
Представь, что мы не здесь, а там, говорит Паула. Закрой глаза и живи воображением.
Или давай заведем ребенка.
Нет, говорит Феликс, никаких детей.
Никогда Паула не сковывала себя привязанностями, она ревниво оберегает свою независимость и готова скорее оттолкнуть мужчину, нежели принять его как должное, ей ничего не стоило сказать: «Ну чего ты ждешь, святая простота?»— затем только, чтобы он утратил ощущение своей исключительности; она сделала из любви всего-навсего чувственное наслаждение — и вот эта Паула ловит себя на том, что простая симпатия переходит в нечто куда более сильное, что ей нравится властвовать над этим парнем, которому она могла бы быть старшей сестрой; он устало замирает у нее на груди, а она, тáя от нежности, сжимает коленями его бедра, словно тесным объятием.
Наверное, так и было.
Вначале изумленно, потом испуганно глядит она на себя — разбирается в нежданном чувстве. Выкапывает его, очищает, как древнюю реликвию, найденную при раскопках.
Паула, всегда разная — в библиотеке, в постели, ночью, среди дня, — Паула забыла обо всем, уронила себя.
