Почти восемь лет прожила затворницей не затворницей, но сердцу своему не могла приказать - забудь Григория! Однако глубоко в себе лелеяла мечты о любви и успехе, потому что если иначе - то лучше умереть или вообще не появляться на свет.
И Груня поругивала ее, и наезжавшая из Мальты Шура наседала: "Молодость уходит ведь, а ты - как дура!.."
Сама Шура вышла замуж и родила. Кажется, вполне была довольна своим маленьким счастьем, своим домом с поросятами и коровой, с сенокосными угодьями в пойме Белой и большим, с избытком унавоженным огородом. Не тяготилась Шура своими несомненно нелегкими ежедневными заботами о муже-путейце и ребенке, о подрастающих братьях своих и сестрах, о немощной престарелой матери. Тянулась на них безропотно, будто никакой другой доли и не ждала, а как идет в жизни, так тому и бывать.
А на Галину свалилась новая беда - умерла дочка, и семи лет девочке не минуло. Как не лелеяла мать Татьянку, как не бегала с ней по разным поликлиникам, именитым врачам да бабкам знахаркам, а врожденная болезнь одолела-таки.
Так оборвалась последняя живая ниточка к Григорию.
* * * * *
"Как хорошо сказала тетя Шура: и оставалось для моей матери в утешение только память, память сердца, а ему не прикажешь "забудь и откажись", подумалось Ивану, сидевшему у окна, но не смотревшему в него. Быть может, важнее теперь для Ивана стало то, что происходило в его душе - она, казалось, оживала после долгого онемения, заявляла о себе какими-то энергичными, бодрящими накатами и толчками.
"Хотя следует уточнить: в жизни по-разному выходит - ведь многое от самого человека зависит. Меня, к примеру, взять: была у меня любимая девушка, а надо было забыть ее, отказаться от нее, потому что карьере моей мешала. Я и забыл. И отказался. Такой я замечательный человек, - словно бы общаясь, скосил он глаза на портрет матери. Повел в улыбке щекой, но улыбка не получилась.
Увидел в стекле, как его лицо сморщилось.
"Уж не захныкать ли собралось, дитятко великовозрастное?"
С трудом, но настойчиво преодолевал Иван раздражение и прихлынувшую из каких-то притаенных уголков души горечь. А хотелось тишины и света в себе. Хотелось вспоминать, и только о матери, чтобы яснее увидеть и понять то, чего раньше не видел и не понимал. Не видел и не понимал по разным причинам - когда-то по возрасту, когда-то по внутреннему противлению, продиктованному желанием строить свою личную жизнь по другим, чем у матери, правилам и законам, подсмотренным у кого-то или придуманным самим.
