на хорошем склоне или пройти слалом на лыжах, которыми мы пользовались десять лет тому назад — с носковыми ремнями да в валенках… Вот тогда и узнаешь, что такое снаряжение.
— Сегодня вечером устроимся ночевать у самого склона, — сказал Сухорецкий, разглядывая вершину. — Эх, бинокля нет! Трудно понять отсюда, — чем грозят нам эти карнизы.
Плечо Хан-Тенгри резко выделялось на ярком голубом фоне неба. В одном месте, где вчера склон был покрыт мягкими зализанными снежными увалами, протянулся широкий след лавины.
— Придется брать правее, — сказал Сухорецкий.
На вершине Хан-Тенгри медленно появилось облачко. Оно делалось все больше и больше, потом незаметно отрывалось от вершины и медленно уплывало вдаль. Почти сейчас же на его месте возникало новое облако.
Было что-то гнетущее в этом суровом и надменном величии, окружавшем нашу маленькую группу. Готические скалистые замки правого берега, освещенные солнцем, казались населенными невидимыми существами, затаенно следившими за каждым нашим движением. «Летучая мышь» сердито загородила нам дорогу. Справа от нее уходил на север крутой ледопад — очевидно, за хребтом лежала долина Баянкола, откуда мы три года тому назад разглядывали грозный мраморный клык Хан-Тенгри. Ледопад широким амфитеатром подымался вверх. Представьте себе скамьи московского стадиона «Динамо» зимой, увеличенными в сотни раз.
И прямо напротив этого амфитеатра низвергался каменный обрыв цирка, непрерывно закрываемый облаками снежных лавин.
— Смотрите, Повелитель Духов рассылает приглашения в свой цирк на завтрашнее представление, — сказал я, следя за уплывающим облачком. — Переполошились тяньшанские великаны. Даже сам владыка Ала-тау трусит, но не показывает виду. Забрались какие-то бродяги на Северный Иныльчек, перебрались через озеро и вот хотят демонстрировать здесь свои смертельные номера.
Директором цирка, вероятно, назначен дух Баян-кола, — ведь весь амфитеатр в его распоряжении. Должно быть, вершинки поменьше выпрашивают у него туда контрамарочки, а папаша Семенов и пик Нансена — те прямо в ложу.
— Эх, бутафория у нас никуда не годится, — сказал Шекланов, ковыряя шилом свой многострадальный ботинок.
— И артисты второразрядные, — добавил я, глядя, как Сорокин пытается облегчить рюкзак, выбрасывая из него лишние образцы.
— Зато у ковра натуральный рыжий, — прозрачно намекая на цвет моей бороды, отпарировал он удар и, очень довольный собой, прихватив геологический молоток, отправился вдоль морены.
