. Высадка французов в декабре 1918 г. в Одессе и Севастополе, в которых нашли убежище тысячи офицеров, возродила надежды Деникина на привлечение их в ряды добровольцев. Однако за генералом последовали лишь единицы. Представитель Деникина был вынужден издать приказ о всеобщей мобилизации офицеров
{251}. «К осени практически все офицеры, еще не вступившие в армию, были призваны по мобилизации. Этот контингент (меньшей численности, чем добровольцы), – вспоминал П. Петров, – был, естественно, гораздо худшего качества: часть призванных офицеров была пассивна, слаба духом. Были случаи, когда такие офицеры, отправляясь на фронт, просили выдать им удостоверения, что они служат по мобилизации»
{252}. Качество офицерского состава, подтверждал ген. А. Шкуро, резко ухудшилось, к тому же «Первые добровольцы – горячие патриоты и идейные беспартийные сподвижники ген. Л. Корнилова – были уже выбиты»
{253}.
Дальнейшее развертывание армии Юга России уперлось не в ограниченность материальных ресурсов, а в отсутствие доброкачественных пополнений. Чем дальше продвигалась Белая армия, чем большую территорию захватывала, тем больше теряла свою боеспособность. «Большевикам гораздо легче потерять тысячу человек, – замечал в этой связи М. Дроздовский, – чем нам сто. Укомплектования поступают крайне туго… Строевые начальники обязаны дрожать над каждым человеком… иначе они останутся без войск… Впереди, кроме освобождения Кубани, армии предстоит много более широкая задача – с чем пойдет она ее решать?»{254}. «Для меня было ясно, что чудесно воздвигнутое генералом Деникиным здание зиждется на песке, – вспоминал П. Врангель, – Мы захватили огромное пространство, но не имели сил для удержания его за собой. На огромном, изогнутом дугой к северу фронте вытянулись жидким кордоном наши войска. Сзади ничего не было, резервы отсутствовали. В тылу не было ни одного укрепленного узла сопротивления»{255}.
«Мы “отвоевали” пространство больше Франции, – восклицал В. Шульгин, ставший офицером, – мы “владели” народом в сорок миллионов с лишком… И не было “смены”? Да, не было. Не было потому, что измученные, усталые, опустившиеся, мы почти что ненавидели тот народ… за который гибли. Мы, бездомные, безхатные, голодные, нищие, вечно бродящие, бесконечно разлученные с дорогими и близкими, – мы ненавидели всех. Мы ненавидели крестьянина за то, что у него теплая хата, сытный, хоть и простой стол, кусок земли и семья его тут же около него в хате… – Ишь, сволочь, бандиты – как живут! Мы ненавидели горожан за то, что они пьют кофе, читают газеты, ходят в кинематограф, танцуют, веселятся… – Буржуи проклятые! За нашими спинами кофе жрут! Это отношение рождало свои последствия, выражавшиеся в известных “действиях”… А эти действия вызывали “противодействие”… выражавшееся в отказе дать… “смену”. Можно смеяться над “джентльменами”, но тогда приходится воевать без “смены”…»
