– Я так и думал. Поэтому будь очень осторожен в разговоре с монсеньором Агуэррой.
– Я?..
– Ты. – Аркос потер подбородок; ему в голову, похоже, пришла какая-то неприятная мысль. – Я вижу это очень ясно. Дело Лейбовица отложено в долгий ящик. На бедного брата упал кирпич. Вот он лежит и стонет, умоляя об отпущении грехов – прямо среди нас, заметь. А мы – в том числе священники – стоим и смотрим на него с жалостью, смотрим, как паренек испускает дух, даже не получив последнего напутствия. Он отправляется в ад. Неисповеданный. Прямо у нас на глазах. Печально, да?
– Мой господин? – пискнул Фрэнсис.
– О, я тут ни при чем. Я в тот момент по мере сил буду препятствовать твоим братьям забить тебя до смерти.
– Когда?
– Ну, надеюсь, что никогда. Ведь ты же будешь осторожен, правда? Насчет того, что скажешь монсеньору. В противном случае я, возможно, позволю им запинать тебя до смерти.
– Да, но…
– Постулатор хочет видеть тебя немедленно. Обуздай свое воображение и выражайся просто. И пожалуйста, постарайся не думать.
– Думаю, что мне это удастся.
– Пошел вон, сын мой, пошел вон.
Хотя, когда Фрэнсис постучал в дверь Агуэрры, ему было страшно, вскоре он понял, что его опасения беспочвенны. Протонотарий оказался учтивым, дипломатичным пожилым священником, интересующимся жизнью обычного монаха.
Потратив несколько минут на предварительные любезности, он перешел к скользкой теме:
– Насчет твоей встречи с человеком, который, возможно, был основателем…
– Я никогда не утверждал, что он – блаженный Лейбо…
– Ну конечно, сын мой, конечно, не утверждал. Вот тут у меня изложена эта история – полностью с чужих слов, разумеется, – и я прошу тебя прочитать ее, а затем либо подтвердить, либо опровергнуть. – Агуэрра достал из ларца свиток и протянул брату Фрэнсису. – Эта версия основана на рассказах путников, – добавил он. – Только ты можешь описать, что произошло, – своими словами, – и поэтому я хочу, чтобы ты отредактировал ее тщательнейшим образом.
– Конечно, мессер. Но то, что произошло, в самом деле, было простой…
– Читай, читай! Потом поговорим.
Судя по толщине свитка, история, записанная с чужих слов, вовсе не была «в самом деле простой». По мере чтения текста в брате Фрэнсисе усиливалось дурное предчувствие, которое вскоре превратилось в настоящий ужас.
– Ты побелел, сынок, – сказал постулатор. – Тебя что-то тревожит?
– Мессер, это… Все было совсем не так!
– Неужели? Тем не менее эту историю сочинил ты – по крайней мере, косвенно. Ты ведь был единственным свидетелем, верно?
