Это были важные переживания: утрата детства, потеря отца,
крушение иллюзий и надежд. В тоже время, меня не покидало ощущение, что она не говорит о чём-то ещё.
— Так или иначе, Катя, но это было, — начал я. — Что поделать, но плохие вещи случаются. Мы живём с ними и несём в себе. Тяжелые воспоминания есть у всех нас и с годами их будет становиться больше. Однако они не должны тянуть нас назад, они не должны придавливать нас к земле и выбивать работу из рук. Но негативное событие всегда останется негативным, о нём не вспомнишь с улыбкой, однако и мешать оно тоже не должно.
Катя вытерла слёзы рукавом и постепенно успокоилась.
— Я хочу избавиться от этого, — сказала она. — Хочу, чтобы это больше не влияло на мою жизнь.
Мы договорились, что следующие несколько встреч посвятим её переживаниям по поводу ухода отца. Не смотря на то, что папы ей не хватало на протяжении всей жизни, она идеализировала его образ. В своей голове она полярно назначила мать роль «плохой» (ведь разве от хороших уходят?), а отцу отвела роль «хорошего» родителя. Ей легко удавалось фантазировать о том, как он поддерживал бы её в подростковом возрасте и помогал решать проблемы отношений со сверстниками. Мать, которая была вынуждена много работать и часть домашних хлопот переложить на дочь, на этом фоне выглядела деспотичной и отстранённой. Однако в реальности она стремилась проявлять чрезмерное количество удушающей заботы. Катя игнорировала или искажала реальность.
— Она всё время загоняла себя работой, всегда была уставшей и серой, как мышь, — вспоминала Катя. — Мне она оставляла готовку и уборку, а я же ребёнок, мне 10 лет! Мне с девчонками тусить, да сериалы смотреть!
— Вы можете вспомнить моменты, когда мать была дома? На праздниках или в выходные дни?..
— Да... Она и тогда мало со мной общалась... — Катя задумалась, на её лицо легла тень. — Словно, она была виновата в чём- то передо мной, и поэтому ей тяжело было со мной общаться...
Я не сразу понял смысл этого замечания и Катину реакцию.
Постепенно образы родителей стали приобретать более реалистичные очертания, и Катя позволила себе даже разозлиться на отца. Она кричала и яростно колотила специальную подушку для битья, неистово кусая её за край. После Катя всегда обессилено плакала, свернувшись в комок на кресле.
Она имела право злиться на него, но сила гнева была действительно огромна, и это настораживало меня.
Я сопереживал и направлял её, игнорируя свои собственные переживания. Признаюсь, мне приходилось не редко давить в себе слёзы, ощущая комок в горле и контролировать голос — чтобы он не дрожал. А когда Катя злилась, и её гнев вырывался наружу, я замирал внутри, постоянно напоминая себе, что злится она не на меня.
