- Если так пойдет, до утра не только танки, но и всё свои "потроха" Гусаковский на тот берег заберет.
Мы стояли у самого уреза вислинской воды. С той стороны доносился шум боя. Катер курсировал между берегами, перебрасывал танки на плацдарм, но и обратно шел не порожним: на пароме лежали первые раненые. Повязки наложены наспех, неумело - бинтовали товарищи под пулеметным огнем.
Всегда уравновешенный, генерал Гетман возмутился нерасторопностью начальника медслужбы. Быстрыми шагами подошел к раненому, в голосе послышались успокаивающие, ласковые ноты: "Дорогой, потерпи, через час в госпитале будешь". Боец стиснул зубы, чтобы не вырвался стон при генерале.
В небе все чаще вспыхивали огни сигнальных ракет. Огонь артиллерии и минометов усиливался. Раненые шли потоком. Около нас появился измученный Валентин Николаевич Мусатов. Его разведгруппу потеснили, прижали к самой воде.
- Хоть взвод танков! - попросил.
Хорошо, что Гусаковский успел переправиться: Гетман приказал помочь Мусатову.
На том берегу перед Гусаковским лежал важнейший узел обороны противника Копшивница.
Под утро комбриг сообщил Гетману:
- Копшивницу с ходу взять не удалось: сильная артиллерия. Пытался подавить ночной атакой танков - эффект оказался небольшой. "Катюшами" подсветили окраину: полнеба полыхнуло пожаром. Танкисты в упор расстреляли немецкие батареи. Шуму было столько! Если бы сам их не видел - подумал бы, что не бригада, а целый корпус штурмует. Теперь Копшивница наша, веду преследование.
Наступил рассвет. Ефрейтор Анатолий Ковальский - командир катера, он же единственный член экипажа - носился на своем "коне" с берега на берег. Осколки снарядов и пуль пронизывали борта крошечного суденышка. Сквозь дырки били плотные струйки вислинской воды. Прыжок от руля к пробоине - и просоленная потом гимнастерка, разорванная на куски, забила отверстие. Новый толчок! Пробило второй борт. Ковальский стащил и засунул в дырку галифе. Хорош пластырь! Как только катер двигался! Ковальский снова прыгнул к рулю, отчаянно стал крутить баранку. Одеяние Ковальского, белевшее издали, резко выделялось на черном фоне борта суденышка.
- Эй, на катере! Новую форму присвоили? Чего в исподнее вырядился? закричали с другого парома.
- Артиллерия, черт ее батька знает! Не посуда, а решето! Гимнастерка в дырке, портки туда же пошли! Чем дальше латать - не придумаю. За Вислу, наверное, голым пойду!
- Ничего, только доберись: в Берлине тебя и таким наши девчата полюбят!
