Совершенно неожиданно, как спасение, мельком вспомнил о маме, о двух сестрёнках и младшем братишке, подумал, как же они без меня будут жить, в глазах закипели горячие слёзы, но до боли стиснув зубы, я сдержался.
Майор, тяжело вздохнув, положил уголовный кодекс в ящик стола и равнодушным голосом сказал мне:
– У меня к вам вопросов больше нет, сейчас идите к начальнику штаба полка, подполковнику Максименко, он вас ждёт.
Я встал, козырнул и вышел, стараясь до конца понять всю жестокую правду, которую только что услышал в этом кабинете от майора, а ведь раньше даже не замечал его и не знал, чем он в полку занимается. Теперь узнал на свою беду. А в моей ошеломлённой голове застряли непривычные уху фразы, как в остановившемся кинокадре: «Вместо ожидаемого скорого дембеля – получаю пятнадцать лет! Пятнадцать лет!!! Это конец жизни!» Это смертный приговор! Согласиться с этим было невозможно. Это меня потрясло.
С таким мрачным настроением я и прибыл к начальнику штаба полка, предполагая, что здесь-то, меня и арестуют по его приказу и отвезут в Куйбышев в следственный изолятор, как зэка, а не солдата. Я был в отчаянии. Никто и ничто в этом прекрасном мире мне уже помочь не могло, и от сознания полного бессилия яркий сентябрьский день показался мне необычно мрачным и враждебным.
Я зашёл в просторный кабинет, где за массивным столом сидел лысоватый подполковник в очках со строгим узковатым лицом. Доложил о своём прибытии, на которое он ответил кивком головы, чуть привстав со стула. Сколько же раз за три года службы я бывал здесь совершенно по другим обстоятельствам, и сосчитать трудно. Именно здесь этот строгий на вид человек подписывал мне восемнадцать почётных грамот за успехи по службе и спортивных состязаниях за три года моей службы. Да от командира дивизии приказы о моём поощрении тоже он объявлял и почётные грамоты, подписанные командиром дивизии, опять же прошли через его руки. Дважды он подписывал приказы о предоставлении мне краткосрочного отпуска на десять дней и несчётное количество приказов об объявлении мне благодарностей, и редко в каком приказе не была упомянута моя фамилия.
Он доверял мне и всегда назначал старшиной всех спортивных сборов на любые соревнования. Втайне я уважал этого строгого и справедливого человека. Но подозреваю, при этом не утверждаю, что и он питал ко мне человеческие симпатии и уважение как к добросовестному воину и известному спортсмену.
