Теперь Степан избегал людных мест, непривычно стыдился своей немощности и приладился нелюдимо просиживать все дни напролет за высокой спинкой скамейки, что находилась у входа в спальный корпус под густыми кронами деревьев. Только здесь, в запоздало тяжких раздумьях, с особой обостренной горечью осознавал теперь всю непоправимость случившейся с ним в тот морозный январский день беды.
Перегонял он тогда свой бульдозер с одного участка на другой по северной трассе строящегося нефтепровода и переезжал через таежную речку по заранее намороженной колее для переправы транспорта, едва видной из-за выпавшего ночью снега. Но из-за оплошности своего напарника, видимо, сбился с колеи и как раз на самой середине протоки неожиданно провалился со своим бульдозером на пятиметровую глубину. Трагический исход при таком случае был неизбежен. Но проявив завидное самообладание и расторопность, он все же успел рывком выскочить через заранее открытую дверку кабины и вынырнуть из мрачной бездны, в пролом, парящий туманом, где начал барахтаться в обжигающе ледяном крошеве, стараясь удержаться на плаву, и судорожно кричал от испуга, звал напарника на помощь.
Хорошо, что тот вовремя подоспел, подал деревянный шест, помог выбраться на лед, вытащил Степана на крутой заснеженный берег, где мороз и успел его сковать в ледяной панцирь, пока с участка подоспела машина, а через пару часов и вертолёт прилетел.
По правде говоря, его напарник оказался растяпой. Он обязан был идти впереди бульдозера и шестом прощупывать сквозь снег намороженную колею, а вместо того беззаботно плелся сзади по следу бульдозера. Надеясь на привычное «авось» Степан не проявил нужной требовательности к нему, не настоял соблюдать технику безопасности при таком случае, вот и нагрянула беда, с которой ему, наверное, не справиться до конца своих дней. Потом были долгие больничные недели. И после четырех месяцев больничной вылежки уже по весне он выписался оттуда на костылях, инвалидом второй группы.
А потом началось то, о чем вспоминать было стыдно и больно. Степан запил. Пенсию ему назначили по северным меркам сносную, свободного времени за глаза, а дружков-собутыльников выпить на дармовщину было всегда с избытком. К тому же его жена Нинка целыми днями была на работе, дочка в городском школьном интернате пристроена, вот он и гулял вначале целыми днями, потом неделями, а потом и счет времени потерял.
Помучилась, помучилась с ним Нинка, совсем изнемогшая из-за его пьянства, сошлась с другим мужиком, Мишкой Прилепиным, комендантом их трассового поселка, недавно демобилизованным из армии старшиной сверхсрочником. И как назло – жил он в вагончике, как раз напротив, доплюнуть можно было до его окошка. Вот Степан и плевался, и матерился, и в драку не раз лез напропалую, с остекленевшими глазами от беспробудного пьянства, пока могучий старшина крепко его не отметелил, унизил прилюдно и позорно.
