В сумерках раннего утра видимость была плохой, и просёлочная дорога, постоянно вилявшая между берёзовыми колками, просматривалась лишь на короткой дистанции. Так что увидеть спешащего где-то впереди своего напарника у Павлуши не было возможности, и он всё более сомневался, что сумеет его догнать. А может, и бесполезно его догонять, уедет на первой же попутке и первого попавшегося шофёра обязательно уболтает, чтобы быстрее отсюда уехать. Да, так наверняка и будет, если он его не догонит. Не зря говорят, что «ждать, да догонять» – хуже нет на свете.
Но вот чуть развиднело, и впереди он, к своей радости, увидел движущуюся точку – быстро идущего человека – и прибавил ходу. Но, к его изумлению, расстояние между ним и впереди идущим не сокращалось, сколько он не убыстрял шаг. Павлуша нисколько не сомневался, что впереди него таким же быстрым шагом идёт Петрович и чётко выдерживает расстояние, чтобы оно не сокращалось, и это ему удавалось. От усталости бежать трусцой Павлуша уже не мог, поскольку умотался на первых километрах, когда в нём кипела мстительная ярость, и на неё он беспутно растратил весь свой душевный запал, а сейчас из последних сил выжимал из себя остатки того, на что был способен. Примерно за километр до большака дорога делала крюк между колками, и когда запыхавшийся Павлуша из последних сил выбрался к большаку, то там никого не оказалось. Он обречённо сник и устало сел на обгоревшую тракторную резиновую покрышку, что валялась на обочине дороги, задумался.
А зачем, собственно говоря, он бежал сюда изо всех сил, свои жилы рвал? Какая глупость была допущена с его стороны? Ну, пусть набил бы он морду этому наглецу, и что? В любом случае его бы и признали виновным во всём, что между ними произошло. И убитых домашних гусей приписали бы, со слов того же Петровича, ему. Мол, не дал одного гуся, когда попросил с ним поделиться, вот со злости и побил ни за что своего дружка. На него всё Петрович и свалил бы, без всякого сомнения, что и домашних гусей он убил, и от хозяев скрыл и с ним, верным напарником, не стал делиться. А когда он, Петрович, всё же потребовал поделиться добычей, он ему по морде и надавал. А где свидетели? Нет их, всё больше сокрушался Павлуша и покаянно раздумывал над своей роковой ошибкой, которую допустил, когда догадался, что именно Петрович загубил хозяйских гусей. Вот тогда и надо было достать этих гусей из его мешка и отдать старикам, да рассказать им, что всё произошло по ошибке, и сейчас с лёгкой душой домой бы возвращались. Ну, малость обратной дорогой поругались бы, не без этого, да ведь совесть у них была бы чиста, что поступили по совести, справедливости. Это главное. А поскольку он один раз соврал, вернее скрыл виновника, невольно ему пришлось и дальше врать, и в конечном счёте сам в дураках оказался.
