– Живы ли?
В ответ она безнадёжно махнула рукой в сторону свежих деревянных крестов деревенского кладбища, уходящего вглубь бора, и безразлично ответила:
– Почти все там лежат, раз по-человечески жить не захотели.
Меня просто поразило, с каким равнодушием говорит она об умерших земляках, которых знала с детства. До какой же степени безразличия надо было ей дойти, чтобы так о них говорить. Видимо, привыкли к таким печальным случаям и относились к ним без эмоций. Она немного помолчала, тяжело вздыхая, и добавила, будто в своё оправдание:
– Мы ведь по очереди сейчас пасём личный скот, а колхозное стадо всё давно порезали, ни одной коровёнки не осталось. А жить-то надо, вот и пасём дворами, у кого хоть какая-то скотина осталась.
Жутко было слушать эту печальную историю, случавшуюся тогда почти в каждом колхозе. Но у меня на языке давно вертелся только один к ней вопрос, который хотел задать и никак не осмеливался. «Зачем и для кого она накрасила губы, будучи пастушкой, в этом безлюдном месте, находясь целый день со стадом коров среди комариного царства?» Все остальные вопросы блекли, глохли, были лишними и ненужными. Но этот главный вопрос застревал в глотке и никак не мог вырваться наружу, чтобы нечаянно не уязвить женское самолюбие. А может, мой здравый смысл, тормозящий первые душевные порывы, тогда ещё надёжно срабатывал в подобных случаях и оберегал меня от позора перед этой женщиной? Всё возможно, но этот главный вопрос я так и не задал тогда и благодарен своим мозгам, что их в тот момент удачно заклинило.
Гроза приближалась. Мы с сыном попрощались с пастушкой, так и не узнав в спешке её имени, замужем ли она, есть ли дети у неё и сколько, и тронулись в путь. Я оглянулся и увидел, как она поднялась с пенька и прощально махала нам веткой хвои, приветливо улыбалась накрашенными губами. Моя душа будто оцепенела, и я с содроганием подумал: «Вот мы с сыном редкие залётные гости, уезжаем к себе домой, где у нас имеется относительно комфортабельное жильё, а эта прекрасная женщина остаётся здесь навсегда в этом захудалом месте до конца своей жизни, которую счастливо или несчастливо здесь прожила. Сюда и дороги-то пригодной для нормальной езды никогда не было, нет сейчас, да и не скоро ещё будет. Социалистическое средневековье наяву.
Пусть так, но здесь прошло её детство, юность, здесь случилась первая любовь, замужество и дети, наверное уже взрослые. Здесь похоронены все предки, это её малая Родина, краше которой для неё на этой земле места нет. А накрасила губы лишь потому, что в сегодняшней одичалой жизни просто захотелось понравиться самой себе, хоть на один день, даже в этом глухом и безлюдном месте. Это её право, красить ей губы или не красить. И разрешения на это она ни у кого не должна спрашивать и, тем более, кому-то объяснять, почему она это сделала. Она вообще никому ничего не должна и ничем не обязана в этой жизни. Это мы, городские жители, у неё в неоплатном долгу. Единственно, к чему она безоговорочно обязана стремиться в своей жизни, так это любить, быть любимой и рожать здоровых детишек да не забывать заботиться о своей внешности, чтобы прилично выглядеть, насколько это возможно в деревенской жизни. Всё остальное невольно им устроили нынешняя власть и бессовестные, спившиеся мужики, взвалив на их плечи большую часть проблем сегодняшней деревни. И теперь этот огромный воз они покорно на себе тянут, как в войну тянули и вытянули, спасая Отечество.
