Ладно ли жила она в этой жизни, в прошлой, худой ли, зряшной, Господь знает, кому как нынче кажется. А жили будто играючи, детишками обзаводились впрок. Хоть одно тогда дело делалось бабами исправно, и не надо было от зевотной скукоты бежать куда-то из дому. Это была ее, Ульянина жизнь, единственная и неповторимая, ее слезная память до конца дней своих. Соберутся, бывало, дорогие соседушки безо всякого уговора у кого-нибудь в красный календарный праздник али престольный, охристосываются выбродившей бражонкой, обмякнут душой и в расслабленной откровенности наговорятся вволю. Попоют свои задушевные песни на полный голос, без оглядки, а кто и слезой утрется. Кому приспело, да тут же свои подруженьки и помогут, разжалятся, успокоят, и засветлеет душа, облегчается от житейского перегруза. Да не стало нынче родимой деревеньки. В два дня слизали ее бульдозеры, даже столбика на помин души не оставили, хоть избенку какую в память о тех, кто жил там, копошился на земле, растил хлеб, детей; нет, все выдрали до щепки, как сорную траву какую, а на ее веселом месте, на взгорке у реки, ударно вымахали в одно лето газокомпрессорную станцию по перекачке сибирского газа в чужедальние страны. А их всех, деревенских, «разогнали» по разным местам, кому как выпало, вместе с замороченной компенсацией. Ей вот к младшему сыну вышло доживать свой век.
Уже и к своему дому подошла баба Уля, и запарка прошла, отдышалась, а непонятная тревога не проходила. Что-то тяжелило душу, зудило внутри. Кажись, все по-хозяйски перебрала она в памяти, расположила по своему порядку и ладу всю жизнь и сегодняшний случай, а улаженная спокойность не приходила. Что-то еще просилось наружу. И только когда поднялась на свой этаж, запоздало хватилась баба Уля, что зря не выматерила милицейских бездельников, да потом одумалась: ведь могли и забрать вместо насильника, а там попробуй докажи, что ты не виноват. Умучаешься, после этой беды расхлебывать в ее-то годы. Лучше уж надо было по-бабски да по-хозяйски выругать их за плохо сделанное дело, наверняка бы на душе у нее полегчало, да и им бы, может, на пользу пошло. Да и зачем бы ей теперь попусту лишнюю надсаду в себе носить, высказать надо было всю свою боль, полегчало бы, и лютости на душе убавится, а люди поймут, отзовутся, должны…
Жизнь-то нынче настала какая-то непонятная, обидная, шибко душу тяжелит… Люди будто спросонку, душой хворые, друг с дружкой злыдничают – спасу нет. Дальше-то что с нами будет, кабы знать? Конец света, што ли, наступает, помилуй нас Господи…
