– Заткни хайло! – еле ворочая языком, выговорила Ксеня.
Девица кинулась за администрацией. Вскоре появилась с пожилой женщиной, которая принялась стыдить Ксеню, грозя сообщить в школу. Ксеня пошла на заплетающихся ногах в угол к своим вещам. Взяла в руки пальто, сделала три шага по направлению к двум кипящим от возмущения лицам и бросила его на пол, как бросали купцы соболя под ноги артисткам – со всей щедростью русской пьяной натуры.
– На, подавись! Мое пальтишко, правда, поприличнее твоего. Ну, да ладно… Мне предки новое справят…
Девчонки говорили после, что она была просто великолепна в черном, блестящем, облегавшем фигуру платье и в красном платке – она не успела его снять – с бледным лицом, блестевшим хмельным взглядом и надменной, кривой усмешкой на губах.
– Ну, прямо, Настасья Филипповна! – восхищалась Галка, только посмотревшая фильм «Идиот».
Ксеню все-таки повели вниз, к директору, молодому мужчине лет двадцати пяти. Он долго читал мораль на тему: «Как должна себя вести приличная молодая девушка в общественном месте». При этом он сидел в кресле, она стояла, прислонившись к стене.
– А сейчас я фотографа приглашу… Запечатлеть вас, так сказать, для суда общественности…
Возможно, директор ждал, что она начнет униженно просить прощения, даже плакать, умоляя не сообщать в школу. Любая другая так и сделала бы, ведь поступок был низкий, поведение наглое, оскорбительное для пострадавшей. Все правильно, но почему хотелось делать наперекор даже себе, своим желаниям?
– А по мне – хоть двоих. Обожаю фотографироваться…
– Чтоб ноги твоей здесь не было! Завтра же сообщу в школу! – взвился директор.
Она удалилась с гордым и независимым видом, в душе ощущая себя виноватой. Девчонки остались.
Последствия этого вечера не замедлили сказаться. Директор Дома культуры на следующий же день сообщил в школу о ее недостойном поведении. Среди учителей и учащихся волной прошло оживление, вылившееся в собрание двух одиннадцатых классов. Пятерку провинившихся усадили в первом ряду, несколько отдельно от остальных, как на скамью подсудимых. Девчонки струсили – все-таки выпускной класс! – поплакали и повинились. Ксеня презрительно молчала, хотя вполне сознавала, что вела себя по-хамски, а значит, была виновата. Упрямство вышло ей боком.
Завуча, которая после случая с прической возненавидела Ксеню, ее молчание вывело из себя. Она предложила исключить ее из комсомола, передав дело на рассмотрение бюро горкома, а также из школы. Ее поддержали не все. Директор, который относился к Ксене с теплом и симпатией – он преподавал у них химию, и она, чувствуя его расположение, занималась по его предмету лучше всех в классе, – предложил ограничиться выговором с занесением в личное дело. От Ксени так и не дождались повинных слов. Из школы ее не исключили, но ее персональное дело, уже появилось такое, передали в горком комсомола.
