Не надо забывать, что Беллу и Василия отличал в то время невозможно молодой возраст, оба не успели еще обзавестись семьями, ходили по одним кругам, где не знали пока сдержанности умудренных опытом жизни стариков. Василий и Белла проявляли естественное любопытство друг к другу, как истые художники, и даже этим одним были уже хороши!
Но вскоре модную одежду Шукшина сменила повседневная, полуботинки сапоги.
Мне рассказывали, что во время съемок фильмов, режиссируемых Василием Макаровичем, его часто не узнавали журналисты, которым поручено было взять у Шукшина интервью. Объектом их внимания, как правило, был оператор Валерий Гинзбург, одевающийся с иголочки, бросавшийся в глаза своей респектабельностью. Гинзбург с Шукшиным придумали нечто вроде розыгрыша. Оператор невозмутимо рассказывал о новой киноработе, прекрасно понимая, за кого его принимают, а когда журналист вдруг произносил опрометчивое:
- Василий Макарович, а...
- "Василий Макарович"? - перебивал незамедлительно журналиста Валерий и делал широкий жест в сторону Шукшина: - Это туда!
И работники прессы слегка обалдевали, видя Шукшина в фуфайке и сапогах, без всяких, как говорится, излишеств. Но в Василии Макаровиче была какая-то непонятная сила, которая останавливала панибратство и вызывала уважение.
Представление же о моде Василий Макарович позже выразил весьма своеобразно в слове:
Если армия молодых людей зашагала по улицам в узких штанах, то часть их, этак с батальон, обязательно выскакивают вперед и начинают отчаянно обращать на себя внимание. И они-то, думая, что они народ крайне интересный, смелый, скоро начинают раздражать.
Потому что искусства одеваться здесь нет, а есть дешевый способ самоутверждения. Здесь налицо пустая растрата человеческой энергии, ума, изобретательности - почему же на это не указать? Другое дело, мы указывать не умеем. В борьбе за их (этого батальона молодых людей) самостоятельность утрачиваем разум и спокойствие. Я, например, так увлекся этой борьбой, так меня раззадорили эти "узкобрючники", что, утратив еще и чувство юмора, всерьез стал носить сапоги. Я рассуждал так: они копируют Запад, я "вернусь" назад, в Русь.
Вот ведь как Шукшин относился к своему ношению сапог. А его пытались некоторые скульпторы увековечить навсегда в подобной сермяжной обуви. Да мудрость матери Василия Макарович помешала совершить эту бестактность. Но в Сростках, возле Дома-музея, Шукшин все-таки стоит в сапогах, в простой одежде - таким он вышел из этих мест.
