Еще один аспект патриаршества – как церковной вершины, через которую осуществляется связь со Вселенской церковью, был подчеркнут тем же С.Н. Булгаковым, который усматривал в восстановлении патриаршества великий пророчественный смысл – залог всемирного соединения христианства:
«Важнее всего, конечно, стоит вопрос об основной болезни всего христианского мира, о разделении между восточной и западной Церковью, которое не может не вызывать непрестанной боли в христианском сердце. В европейской, а вместе и русской трагедии, развертывающейся перед нашими глазами, не осуществляется ли ныне зло, которое было посеяно тысячу лет назад, в те недобрые дни, когда назревала последняя распря константинопольского и римского престолов? И если Провидению угодно, чтобы настал, наконец, исторический час, когда ощутится близость чуда – нового мира по всей Вселенской церкви, то мы должны быть готовы, чресла наши препоясаны и светильники горящи. Вот какие всемирно-исторические перспективы открываются с той вершины, на которой мы ныне находимся, вот какие думы навевает день торжественного настолования святейшего патриарха всея Руси. В таком смысле приемлем мы совершающееся торжество».
Отец Сергий Булгаков, связывая надежду на воссоединение христианской Церкви с установлением патриаршества, исходит из того, что главное препятствие к такому единству – вопрос о власти первого епископа или первоиерарха Церкви: более конкретно, вопрос о власти папы римского. Он, видимо, полагал, что само признание принципа первосвятительства открывает перед Русской церковью возможность в той или иной форме пойти на признание папского примата – идея, которую в свое время энергично проповедывал Владимир Соловьев.
Действительно, первенство римского первосвятителя среди предстоятелей других Церквей никогда не оспаривалось Православной церковью – речь шла лишь об объеме власти и прав папы римского по отношению к другим патриархам. Но в этом ли глубинная причина разделения восточного и западного христианства? Мы полагаем, что это не так: основная причина разделения носит характер религиозно-антропологический – разное решение вопроса о путях развития человеческой личности, о соотношении человеческой и Божественной воли. В связи с этим вопрос о примате папы или вопрос о соединении в его лице двух властей: духовной и светской – представляет собой значительно меньше препятствий к объединению, чем, например, отвержение католическим богословием учения Григория Паламы о божественных энергиях. Здесь речь идет не только о двух типах богословия, но о двух принципиально отличающихся типах духовной практики, из которой то или иное богословие вырастает. Для восточноправославного верующего, независимо от того, знаком ли он с богословским учением паламизма, переживание божественной благодати как потока нетварной энергии – неотъемлемая часть религиозного опыта. Для западного же христианина, католика или протестанта, это переживание, в основном, чуждо, при всем богатстве субъективных духовно-психологических состояний. При таком различии сама цель религиозной жизни – характер и способ соединения человека с Богом – у восточных и западных христиан существенно различаются. Именно в этой сфере следует в первую очередь искать взаимопонимания, прочее же приложится – такова, во всяком случае, наша надежда. Еще раз выскажем предположение, что ускоренное, но негармоничное развитие личности в западнохристианском мире достигнуто в значительной мере за счет частичной эмансипации от Бога; в мире же восточно-христианском личность отстает в развитии, но сохранила волю и потенцию к развитию вместе с Богом, к синергетическому развитию. Эти проблемы имеют самое прямое отношение к судьбам Русской церкви в ХХ веке, ибо главная задача, которая, очевидно, поставлена перед ней в нашу эпоху, – возрождение исконной традиции синергизма.
