У. Джеймс выделял религиозных оптимистов и пессимистов [50].
Религиозных оптимистов характеризует врожденное, ничем не заглушимое стремление к счастью. Джеймс говорит: «Космические эмоции» неизбежно выливаются у них в форму несдержанного энтузиазма… Их религиозная жизнь в самом основании своем есть единение с божеством… Для них Бог был источником свободы, и зло, благодаря Ему, утрачивало свое жало. Св. Франциск Ассизский и его ближайшие ученики – представители этого мировоззрения, в котором, конечно, есть бесчисленные оттенки» [50, с. 69]. Джеймс продолжает: «Римская церковь представляет более благоприятную почву для развития этого душевного склада, чем протестантизм, на всем мироощущении которого лежит отпечаток пессимистического настроения его основателей» [там же, с. 70]. Религиозные оптимисты поддерживают в себе душевное здоровье как особое религиозное настроение. Их девиз – «Молодость, здоровье, бодрость». Они считают, что оптимизм дает силы, а пессимизм ослабляет силы. Ими игнорируются все проявления зла в жизни.
Пессимистический религиозный человек, напротив, убежден, что зло составляет самую сущность нашей жизни и никакая реорганизация внешней среды и внутреннего мира не может его устранить. Часто он страдает депрессией. Его угнетают мысли о грехе, зле, неизбежности смерти, болезни и страдания. К пессимистическому типу Джеймс отнес основоположников протестантизма Кальвина и Лютера.
К. Г. Юнг говорил: «Религия – это отношение к высшим и сильнейшим по воздействию ценностям, будь они позитивными или негативными. Отношение к ним может быть как произвольным, так и непроизвольным, т. е. вы можете сознательно принять ту ценность, которой вы уже одержимы бессознательно. Наделенный в вашей системе наибольшей силой фактор это и есть Бог, поскольку Богом всегда называется превосходящий все остальные психологический фактор» [227, с. 184]. По мнению К. Г. Юнга, великий реформатор христианства Лютер являлся не пессимистом, а экстравертом. Он проанализировал дискуссию Лютера и Цвингли об евхаристии. Цвингли считал хлеб и вино, принимаемые в ходе причастия духовным символическим приобщением к Христу, а Лютер – реальной Плотью и Кровью Христа. Юнг пришел к выводу, что: «Для представителя экстравертного воззрения преимущество на стороне формулировки Лютера, для представителя идейной точки зрения – преимущество на стороне формулировки Цвингли» [231, с. 101].
Э. Г. Эриксон полагал, что у Лютера произошло смыкание этапов формирования эго-идентичности. Это стало главным фактором его церковной карьеры [224]. Согласно концепции Эриксона, «Я» проходит несколько стадий развития от орально-сенсорной, начиная с рождения, до поздней зрелости после 65 лет. Человек на каждой из них сталкивается с новой жизненной задачей, уготованной ему обществом. Эти задачи создают кризисы идентичности, которые накладывает отпечаток на личность, в том числе ее религиозность [223]. Отец Лютера слишком рано вывел сына из-под «материнской юбки», что стало причиной сильных переживаний сомнения, греха и стыда Лютера перед Богом. Потом он в зрелом возрасте пережил кризисы интимности (способности слить собственную идентичность с идентичностью другого человека), генеративности (заботы старшего поколения о младших поколениях), интегральности (суммирования всех прошлых стадий развития Я). Эриксон пишет: «Вследствие затянувшегося кризиса идентичности и задержки с сексуальной интимностью, у Лютера произошло смыкание этапов интимности и генеративности. У нас достаточная информация о том времени, когда его генеративность достигла своего кризиса, когда в течение короткого периода он стал одновременно и отцом и лидером широкого движения, которое дробило его учение на бесконечное число жадных, бунтарских и мистических направлений. Лютер тогда в полной мере испытал опасность этой стадии, которая парадоксальным образом творческими людьми ощущается сильнее, чем остальными; так, чувство
