Напевал даже Матиас – и это нравилось ему гораздо больше, чем в последний раз, когда пришлось демонстрировать вокальные способности, исполняя «Песню партизан»[52]. Счастье, что он помнит слова «In the mood», здесь их знает каждый. Стоит запнуться, и никто не вспомнит, что он… канадец. Дэн надсаживался, улыбаясь Матиасу. Он скалился, но, как говорила Чичучимаш, «его глаза говорили совсем не то, что губы». В настроении, вот что он мне сказал. В настроении.
Жюль играл в карты с тремя солдатами. Фермер не умел говорить тихо, и жена зна́ком успокоила его. Сидони беседовала с Макбетом, тот показывал ей семейные фотографии, и она восхищенно вскрикивала: «Ах ты, моя прелесть!», «Ну что за красавец ваш котеночек!». Старуха Марсель раскачивалась вперед-назад и что-то бормотала себе под нос. Берта нежно положила руку ей на плечо.
– Все хорошо, Бабуля? – спросила она.
– Ничего хорошего, чего уж тут хорошего, когда живот пустой!
– Вечером поешь супа с ячменной лепешкой, – сурово промолвила Берта.
– Je n’a m’seau del sope à rin et del pain po les biesses![53] – раздраженно огрызнулась старуха. – Я так проголодалась, что j’magnruonoî ome!
Последняя фраза Марсель привлекла всеобщее внимание. Рене, игравшая с Луизой в ладушки под считалку о Гийоме, на мгновение замерла, а потом звонко рассмеялась. Луиза и Жюль последовали ее примеру. Фермер хохотал, бил себя по ляжкам, американцы были озадачены – как и Матиас. Он начинал понемногу понимать валлонский, но бабулька выпалила свою тираду на такой скорости, что ему не удалось ухватить смысл. Его поразила бурная радость Рене, эта сторона детской натуры проявилась впервые, подтвердив, как много в ней жизненной силы.
– Ну ты даешь, старушенция! – воскликнул Жюль и, не удержавшись, хлопнул сидевшего рядом солдата по колену.
Рене перевела Матиасу слова Марсель: «Я бы и старика съела». Образ был изысканно абсурдным и нелепым – совсем как здешние обитатели, подумал Матиас.
Нацисты никогда не станут властелинами мира из-за полного отсутствия чувства юмора и неспособности посмеяться над собой. Евреи, конечно, вместилище всех возможных и невозможных пороков, но, что бы там себе ни воображал фюрер, они чувствуют неоспоримое превосходство над германской расой и в самой гуще адских мук не расстаются с черным юмором. Матиас слышал, как они шутят и рассказывают анекдоты в гетто и лагерях Восточной Европы, шутят даже над газовыми камерами, и от этой иронии холодеет спина.
