Однако на следующий день как раз во время занятий откинулась задвижка глазка, и строгий голос немолодого надзирателя предупредил:
— Гражданин Сорокин, ну-ка немедленно прекратите! Не положено!
Я, не вставая с поперечного шпагата, поинтересовался:
— А если не прекращу?
— Шутки шутить удумали? Тут с такими шутниками разговор короткий!..
— Ладно, босс, не кипятись.
Я встал на ноги и затянул:
— Черный во-о-рон, что ж ты въе-е-есся…
— Не положено!
— Тьфу ты! Что ж у вас тут можно-то?
— Сидеть и стоять. И молчать.
— Ну нормально! Мало того, что засунули в холодный пенал, еще и делать ничего нельзя. Я, может быть, физкультурой согреваюсь. У вас тут температура как в погребе, дали бы, что ли, шинель какую.
— Так, гражданин Сорокин, еще одно слово — и останетесь без ужина.
— Без ужина вы меня не можете оставить, это нарушает международную конвенцию.
— Чиво? — протянул вертухай. — Какую еще конвенцию?
— Международную, принятую генеральной ассамблеей ООН.
Похоже, у надзирателя процесс переваривания моих фраз закончился полным несварением. Тем более откуда ему, бедолаге, знать, что никакой Организации Объединенных Наций в природе еще не существовало. С прощальным: «Ты у меня договоришься, Сорокин!» он вернул задвижку на место, и с той стороны двери послышались его удаляющиеся шаги. Ужина, впрочем, не лишил. Хорошо хоть пайку не урезали. При этом посуду после еды я должен был возвращать через окошко коридорному, которого сопровождал надзиратель — на прием пищи мне выделили буквально пять минут.
На второй день я принялся мерять свою узкую камеру шагами от двери к дальней стенке, к маленькому окошку. Семь шагов туда, семь обратно, семь туда, семь обратно… И ведь окошко хрен приоткроешь, нет тут такой опции — в смысле, форточки. Потом разглядел, что в камере я не один. Слева от оконца свою паутину связал махонький паучок, который притаился как раз на краю своего смертельного для мух кружева.
— Тебя-то сюда за что? За вредительство или шпионаж, как меня?
Паучок по-прежнему неподвижно взирал на меня сверху. Может, околел? Я подпрыгнул и кончикам пальцев чуть коснулся паутины. Мой молчаливый сокамерник встрепенулся, оббежал паутину по кругу и снова притаился в том же самом месте.
— Чем же ты там питаешься? Тут ведь даже окно не открывается, мухи как сюда залетают? Молчишь? Ну молчи, молчи… Следователь тебя заставит говорить. Попадешь к какому-нибудь Шляхману — он из тебя всю душу вынет. А если еще и Фриновский подключится… О-о, брат, тогда я тебе не завидую. Будешь потом кровью харкать. Что молчишь? Тебя хоть как звать-то? Имя, погоняло есть? Ладно, сам придумаю… Будешь Бармалей. Не спрашивай, почему.
