И тут неожиданно загорелась забранная в сетку лампочка под потолком. Куча-мала моментально рассосалась, а в освободившемся пространстве на полу я увидел долговязого уголовника, лежавшего без движения. Его двое подельников — Костыль и шрамированный по кличке Рубец — успели отползти в свой угол. Обоим досталось прилично, но их жизни ничего не угрожало, тогда как из-под долговязого натекала лужа крови. Похоже, блатарю проломили голову. Интересно, чем? Разве что ногами, больше нечем.
Дверь распахнулась, и в помещение влетело пятеро вооруженных револьверами надзирателей.
— Всем встать! К стене!
Пришлось подчиниться даже нам с «испанцем». Единственным, кто не мог выполнить распоряжения, был долговязый. Один из вертухаев с двумя красными поперечными полосками в петлицах склонился над ним, приподнял за волосы голову, отпустил ее, отчего она с глухим стуком вернулась в прежнее положение, проверил пульс и озвучил вердикт:
— Еще живой. Романцев, Сидоров, схватили быстро и в санитарный блок. Там сегодня Пущин дежурит, пусть посмотрит, может, его в госпиталь надо отвезти. Если что — поедете с ним. Ежели вдруг окочурится — тело привезете обратно.
Когда покалеченного унесли, все тот же надзиратель спросил:
— Кто это сделал?
Ответом ему была тишина.
— Еще раз спрашиваю — чьих рук работа?
— Сам он с шконки упал, — раздался чей-то голос.
— Кто это сказал? Шаг вперед.
От стенки отлепился невысокий мужичонка лет 45–50 с небритой, впрочем, как и у всех здесь, физиономией.
— Фамилия?
— Куприянов.
— В карцер его. Остальным спать, завтра с вами следователи разбираться будут.
Вот так вот, особо не заморачиваясь. Понял, что ни от кого сейчас правды не добьется, решил хотя бы на одном отыграться, не вовремя предложившем свой вариант физического увечья уголовника. Несчастный Куприянов в моих глазах выглядел сейчас новоиспеченным Иисусом, взявшим на себя грехи пусть не всего человечества, так хотя бы одной камеры.
До утра я так и не сомкнул глаз, как, вероятно, и все остальные. После завтрака Костыля увели на допрос, подозреваю, что в связи с ночным происшествием. Возможно, он был обычной наседкой и регулярно стучал начальству изолятора на сокамерников. Даже скорее всего так и было. Вернулся блатной примерно через час, с непроницаемой физиономией, на которой красовался фингал вроде моего. Но это было результатом еще ночных разборок.
А мне стало чуть получше, кровь с мочой уже не шла, и я даже нашел в себе силы посетить баню. Туда тоже водили небольшими группами по 12 человек. Баня была основательная, с кафельными стенами, а около печей трещали сверчки, придавая помывке какой-то сюрреалистический колорит. Мылился я аккуратно. Не в том смысле, что боялся уронить мыло, потому что нагибание за ним в такой среде известно к чему могло привести (хотя блатные и мылись в другой группе). Просто левый бок превратился в сплошной синяк, и каждое прикосновение к нему причиняло серьезный дискомфорт. После помывки показал его надзирателю, заявив, что ребра сломаны, и попросился к врачу.
