Мир запахов был почти неведом Плакси. В мире звуков она тоже уступала Сириусу, но не так сильно. Он слышал шаги задолго до подруги и других двуногих и безошибочно определял, кто приближается. Недоступный уху человеку крик летучей мыши Сириус описывал как острый игольчатый звук. И Элизабет, и Плакси скоро узнали, как он чувствителен к тону их голосов. Он легко отличал искреннюю похвалу от обдуманного поощрения, подлинную злость от наигранной строгости, под которой скрывалось веселье или одобрение. Мало того, он улавливал перепады их настроения прежде, чем они сами.
— Элизабет, — вдруг спрашивал он, — о чем ты грустишь?
— И не думаю, — со смехом отвечала та, — я вполне довольна, хлеб хорошо поднялся.
— О, но в глубине тебе грустно, — настаивал Сириус. — Я же слышу. Ты только сверху довольна.
И Элизабет, помолчав, признавала.
— Пожалуй, что так. Хотела бы я знать, отчего?
Нос тоже поставлял Сириусу немало сведений о человеческих эмоциях. Он, бывало, толковал о «задиристом запахе», «добром запахе», «испуганном запахе» и «усталом запахе».
Из-за такой чуткости к запахам и звукам Сириус находил человеческий язык слишком бедным для выражения всего богатства этих двух миров. Однажды он пытался объяснить какой-то из домашних запахов так: «Это как след зайца, за которым гонится спаниель, а еще недавно наперерез прошел осел». Звуки и запахи для щенка были полны эмоций, врожденных или приобретенных.
Многие запахи с первого раза вызывали в нем порыв к преследованию, другие — к бегству. Другие эмоции, очевидно, связывались с тем или иным запахом посредством ассоциаций. Однажды на пустоши Сириус сильно порезал лапу о разбитую бутылку. Когда он хромал к дому, случилась ужасная гроза. Дома Элизабет приласкала его и полечила, залив лапу широко распространенным дезинфицирующим средством. Этот запах был отвратителен для собаки, но отныне связался с ощущением безопасности и доброты, и эта связь сохранилась для него до конца жизни.
Многие запахи сильно задевали щенка. Звук грома ужасал. Шелест коленкора заставлял подскочить и залаять в шутливом негодовании. Человеческий смех был для него весьма заразителен, вызывая на странный подвывающий хохот. Тон голоса не только сообщал об эмоциональном состоянии говорящего, но и вызывал сильный эмоциональный отклик. Сходным действием обладал запах эмоций.
Юного Сириуса, как и многих других собак, раздражала человеческая музыка. Для него были достаточно мучительны звуки отдельного инструмента или голоса, а от сочетания нескольких инструментов или голосов щенок просто выходил из себя. Его тонкий слух улавливал фальшь даже в отлично исполненном соло, а гармоничное сочетание нескольких музыкальных тем представлялось ужасающей какофонией. Элизабет иногда, особенно выбираясь на пикники, пела с детьми. Сириус в таких случаях неизменно возвращался из своих дальних вылазок и присоединял вой к общему хору. Дети с негодованием гнали его прочь, но едва пение возобновлялось, пес возвращался и снова подавал голос. Однажды Тамси, серьезней других членов семьи относившаяся к музыке, взмолилась:
