Так вот что было в 1936-м. А ресторан на улице Монторгей, венецианское зеркало, должно быть, были год спустя. Еще целый год, полный, как яйцо. Год, вместивший столько событий. Мишель был в Париже проездом из Испании. Как обычно, он сыпал разными историями, но на этот раз в нем было что-то особенное. Какое-то нервное возбуждение, беспокойство… Вообще говоря, Мишель никогда не казался мне красавцем: короткорукий, невысокого роста, из-за чего лицо его казалось чересчур длинным; на носу очки, зубы кривые — зато живой, как ртуть, жгучий — я имею в виду темперамент, а не цвет волос: волосы у него были не слишком темные, светло-каштановые, что ли… Во всяком случае, так считает Омела, я же назвал бы его скорее темно-русым, впрочем, мне почти все кажутся блондинами, наверно, по сравнению со мной. Но я, должно быть, просто не разбираюсь в красоте, потому что женщинам он очень нравился, это бесспорно. В Москве его ждала подруга, с которой мы познакомились лет за пять-шесть до того в Берлине, — молодая немка из обеспеченной семьи… Бедная Мария! — страшно подумать, что с ней стало потом… То, что рассказывал Мишель, было довольно запутанно, но мы все понимали, потому что минувшей осенью сами были в Мадриде, как раз в то время, когда Франко прибыл в Университетский городок. Мишель говорил о Ларго Кабельеро, Негрине[15], интербригадах… Ну, конечно, это был 1937-й. Помнишь тех двоих, которые сидели тогда, на улице Монторгей, позади меня и чуть сбоку, так что видеть их можно было не оборачиваясь… а смотрел я потому, что из-за них Мишель то и дело обрывал себя на полуслове и бормотал: «Черт бы побрал этого типа!» Народу в ресторане почти не было. «Перестань смотреться в зеркало!» — говорила Омела. А что я видел, глядя в это пустое зеркальное око? Может быть, Мурано — ораву голодных, орущих ребятишек, облепивших туристов, как взбудораженные пчелы… или замок герцога Альбы, возвышающийся над Мадридом, и простодушных парней, кормивших там собак и птиц, которых бросили владельцы-аристократы… а может, Москву, Новодевичий монастырь, где в это время года цветут вишни над могилой Чехова…
Годом раньше нас срочно вызвала из Лондона телеграмма от Мишеля: Горький просит приехать как можно скорее. Мне пришлось заканчивать роман на борту советского парохода; стояли чудесные вечера, пассажиры собирались на палубе, матросы пели под аккордеон… Это было еще до испанской войны. Мишель работал тогда в «Правде». В то время в Москве находился Андре Жид.
