— За Джованнеллой? — спросил он, и это прозвучало не просто вопросом.
— Да.
— Ты ведь сможешь выйти из дома минут на десять раньше?
— Да-а. Но ты должен…
— Хорошо, хорошо, все будет так, как ты хочешь.
Она заставила его себя выслушать. Ему надо исчезнуть прежде, чем прозвонит звонок с уроков. Девочка не должна его видеть. Таково условие. Ей показалось, что он колеблется, и неожиданно ее охватил безотчетный страх — вдруг он не захочет уйти, это будет просто трагедией. И зачем только она уступила, она ни в коем случае не должна была этого делать.
— Ну хорошо, — ответил он.
Кофе у нее окончательно остыл, но она, помешав его ложечкой, все-таки выпила. Почти совсем горький, какой нравился председательше. Мысленно она всегда называла мать Андреа только так. Всякий раз, когда, отвечая по телефону, та произносила своим глубоким, звучным голосом: «Синьора Балестрини слушает. С кем я говорю?» — казалось, она предлагает непочтительной публике встать.
«Видишь ли, я просто не знаю, кто из них двоих председатель суда», — шепнул на ухо невесте Андреа в день свадьбы, желая немного ее приободрить. И она действительно улыбнулась, но так, чтобы никто не заметил. А улыбаться были все причины — денек выдался на славу, и гости казались такими веселыми. И еще — смех вызывал вид самой председательши: она красовалась в величественной белоснежной шляпе с такими огромными полями, что они укрывали от жаркого июльского солнца даже ее широченные плечи.
Однако, когда она видела перед собой лицо свекрови — неизменно такое серьезное, чуть грустное, но без следа злобы или раздражения, — Рената не могла заставить себя улыбнуться. Председатель (он умер месяца через два после свадьбы сына) был мягче и добрее. Он по-отечески подмигивал Ренате, беседовал с ней, беспокоился, почему она такая бледная. Он был довольно высокий, но казался меньше ростом из-за небольшого, аккуратного брюшка. У него были квадратные усики, свою соломенную шляпу он носил с удивительным шиком. В тот день он был без шляпы, и солнечные лучи играли на его уже внушительной лысине. То и дело он обеими ладонями проводил по голове, словно приглаживая несуществующие волосы. Вероятно, этот жест сохранился с тех пор, когда у него еще была пышная и, наверно, кудрявая шевелюра.
Именно он, старик Балестрини, был вдохновителем свадебного обеда, заказанного на террасе уютного ресторанчика в Кастелли под увитым зеленью навесом, наконец-то защитившим его лысину от солнечных лучей. И за столом, скрывая свое волнение, он делал все, чтобы самые почетные гости не скучали, и поддерживал общий разговор. Он без конца подбадривал взглядом то сына, то жену, то родителей новобрачной, ни на секунду не забывая о ней самой. А когда кто-то произнес совсем неуместный тост («Желаем счастья и детей!»), заставивший Ренату опустить глаза на еще не тронутые макароны, он даже ей подмигнул.
